– Каких комбайнеров? – поморщился Васильев. Бедный мой шеф! Дожил до седых волос, а биографию Генерального секретаря ЦК КПСС не знает.

– Сейчас я вас повеселю, – сказал, закуривая, Малышев. – Звонил Комаров. В областном УВД пересмотрели свое отношение к люли. Указание: к люли не соваться, в их дела не вмешиваться. Если между нашими цыганами и люли вспыхнет конфликт, то нам предписано быть на стороне люли.

– Какие еще «наши цыгане»? – удивился я. – У нас цыган – один клан Оглы. Люли их в порошок сотрут и по ветру развеют. Я все спросить хотел, кто нам такую чушь в уши вдул, что люли безобидные, как мышки-полевки?

– Александр Сергеевич, – обратился Малышев к Васильеву, – сегодня же поезжай в Нахаловку, собери местных авторитетов и передай им: сунутся к люли – я прикажу устроить им «ночь длинных ножей». Никого не пощажу. Кто у них сейчас за главного?

Васильев посмотрел на меня.

– Некто Дичок, в миру – Анатолий Козлов, – ответил за начальника я. – Сорок лет, три ходки, одна из них – за убийство. Регулярно напивается до пьяного психоза. Был в Нахаловке такой Вася-Бородач, исчез в начале апреля. Сто процентов – его Дичок завалил и в отвале сжег. У меня с Толей Козловым отношения не очень.

– Я с ним порешаю, – заверил Васильев. – Знаю я человека, с которым Дичок спорить не будет.

– Блин, что за метаморфозы такие! – возмутился за всех замполит. – То дави этих люли танками, то ковровую дорожку перед ними расстилай! Что за несколько часов могло произойти?

Малышев пожал плечами: «Не знаю».

– Вернемся ко мне, – предложил я. – Общественно-политическая обстановка в нашей области изменилась. Может быть, отпустите меня в Омск?

Малышев вновь пожал плечами – дескать: «Мне-то что? Поезжай».

– Приноси рапорт и план командировки, – сказал он, – я подпишу. Проездные документы в областном УВД получишь. Ох, представляю, как в бухгалтерии удивятся, когда на твою физиономию глянут. Александр Сергеевич, ты как, не против отпустить Лаптева?

– Пусть отдохнет. Я бы сам куда-нибудь уехал, да грехи не пускают.

В приподнятом настроении я поднялся к себе на этаж. Дверь в наш кабинет была открыта. Айдар, как только увидел меня, кивком головы попросил остаться в коридоре.

– Что случилось? – спросил я.

– Пришла клементьевская дочка. Я ее у Лиходеевского посадил.

– А у нас что, неприемный день?

– Азиатское чутье подсказывает, что лучше ей с нашим Леней не встречаться. Они знакомы?

– Отец Клементьевой из Верх-Иланска, а этот, наш балбес, ну, дальше понятно?

– У меня иногда такое ощущение, что Верх-Иланск – это громаднейший мегаполис. Куда ни ткни, везде выходцы из этого поселка. Почему у нас никого из Казахстана нет?

– Зато немцев полно, с ними роднись. Значит, так. Забирай Ивана, и погуляйте полчасика. Свете Клементьевой скажи, что я скоро освобожусь.

Дождавшись, когда мы с Меркушиным остались вдвоем, я спросил его:

– Леня, потрудись мне объяснить, чем ты сегодня занимался на вокзале?

– Андрей Николаевич, – мягко улыбнулся он, – я выполнял ваши указания. Вы велели мне быть в резерве, вот я и не совался к дверям.

«Он еще не отошел от умиления от встречи с цыганкой, – с ужасом подумал я. – У него улыбка стала как у тихого шизофреника. Быть может, люли умеют колдовать через стекло? Черт возьми, а как же Наталья?»

– Ты видел, как нас чуть не спалила старуха из вагона?

– Нет, Андрей Николаевич, – заулыбался Меркушин. – Я видел ангела. И вы ее видели. Эта девушка не человек, она – ангел. Ее зовут Айгюль.

«Если я сейчас отправлю его на психиатрическую экспертизу, все решат, что я свожу счеты с более удачливым соперником. А он-то мне никогда поперек дороги не был! Что делать, оставить все как есть или предупредить Наташку, что у нее муженек умом тронулся? А если он отойдет к вечеру, то получится, что я клевещу на парня. Хрен с ним! Тихие шизофреники – они безопасные, за нож не хватаются. С другой стороны, тихое помешательство не лечится. Буйных помешанных выводят из психоза, а вот таких, с мягонькой улыбочкой, – никогда».

– Леня, давай оставим разговоры про ангелоподобную девушку между нами. У тебя кража по улице Смирнова висит, ты помнишь? Бери папочку в руки – и вперед, на раскрытие!

– Вот она, похожа? – Меркушин достал из стола лист бумаги. Цыганка на нем была нарисована с фотографической точностью, но изображение ее казалось каким-то неживым, холодным.

– Я не знал, что ты так хорошо рисуешь, – удивился я.

– Я тоже до сегодняшнего дня не знал, – признался он. – Когда мы приехали с вокзала, мне вдруг захотелось ее нарисовать. Я сел, взял авторучку, и вот что получилось. Здорово, правда?

– Наталью сможешь так нарисовать? – без всякого подвоха спросил я.

– Нет, ее не смогу, – слегка помрачнел он. – Только Айгюль.

– Иди, Леня, работай. Надеюсь, к вечеру у тебя голова пройдет.

Я выпроводил Меркушина и велел привести Клементьеву.

– Здравствуй, Света, садись. Честно говоря, я не думал, что ты сама появишься. Как вычислила меня, я же на одном месте не сижу?

– Чего тут вычислять? Если ты намерен со мной поговорить, то будешь ждать звонка у служебного телефона. Время и место оговорено. Я поменяла звонок на собственную явку.

– Недурно. Теперь объясни мне один момент. Если бы вы бросили тело Грибанова в отвал, то его бы никогда никто не нашел. Почему вы оставили его на дороге, вернее, на тропинке у склона?

– Я ничего про отвал не знаю, в первый раз про него слышу.

– Понятно. Какое у тебя дело ко мне нарисовалось?

– Займи сто рублей, я хочу уехать из города.

– Задумка неплохая. Куда поедешь, чем будешь заниматься?

– Не знаю, еще точно не решила. Обоснуюсь на новом месте, пойду работать, тогда тебе деньги по почте вышлю. Я понимаю, сто рублей – большая сумма, но я верну тебе все, до копеечки.

– Ты никуда не сможешь уехать. Как только твой отец поймет, что ты скрылась из города, он тут же объявит тебя в розыск. Не забывай, Света, твой папа – начальник районной милиции, он влиятельный человек. Геннадий Александрович один раз пальцами щелкнет, и ориентировки о твоем розыске будут развешаны у всех отделов милиции. Ты никуда не сможешь устроиться, тебя первый же участковый назад доставит.

– Дай закурить, – попросила она.

– Держи, – я выщелкнул из пачки сигарету, протянул ей.

Клементьева закурила, сбрасывая пепел в пепельницу Горбунова.

«Кури, Света, и уматывай отсюда! – решил я. – Ничего я не буду для тебя делать. История повторяется, и мне она не по душе».

Сколько раз я потом прокручивал в уме эту сцену у меня в кабинете и все никак не мог понять, что же именно меня так оттолкнуло от Светы Клементьевой седьмого мая? Ее яркая косметика или просьба закурить? Мне почему-то показалось, что в моем кабинете она могла бы обойтись без сигареты. И еще. Она могла бы прийти поговорить ненакрашенная, или накрашенная, но не так вызывающе. Наталья же не накладывает на веки тени в два пальца толщиной, и ничего, очень даже привлекательно смотрится. Айгюль была без намека на косметику, а вон как Меркушина очаровала!