Из вокзала на перрон вышли двое небритых, одетых в рабочие куртки мужика. За ними следом – врачи в белых халатах, санитары с носилками, железнодорожные служащие в синей форме.

– Про гостя номер один все помнят? – спросил Орехов. – Смотрите не упустите его.

Под «гостем № 1» был зашифрован прибалтийский корреспондент. Сколько нам говорили про него, но никто так и не разъяснил, что же с ним делать при встрече. Я так понял, что если у корреспондента будет с собой фотоаппарат, то его надо ненавязчиво разбить, а самому агенту ЦРУ пару раз врезать по печени, чтобы на всю жизнь запомнил наше сибирское гостеприимство.

– Ну что, пошли? – спросил Васильев. Ему, начальнику ОУР Кировского РОВД, доверили руководить всеми силами со стороны подъездных путей.

– Пошли, ребята! – отозвался Лиходеевский. В руке у него, как у фокусника, буквально из ниоткуда появилась телескопическая миниатюрная дубинка М-65. Где он ее достал? Я такую дубинку только в школе милиции, в кабинете спецтехники видел.

Медленно, нудно и тягуче (как дни в больнице) потянулись минуты ожидания. Я сунул в зубы уже десятую сигарету за утро, прикурил и вспомнил Верх-Иланск.

«Как там спокойно жилось! Ни цыган, ни вокзалов. Кража двух кур – уже событие, а здесь что ни день, то десяток преступлений, только успевай раскрывать».

– Разбились на группы! – крикнул с перрона Орехов. – По радиосвязи сообщили, поезд подходит!

На перроне засуетились основные группы прикрытия. Мы и оперативники из Ленинского РОВД разбрелись вдоль железнодорожного полотна. У нас была вторая линия обороны: вначале цыгане попробуют высадиться на перрон и только потом откроют двери с противоположной стороны вагонов. С нашей стороны будет шесть дверей, по две на вагон, и еще один выход с торца последнего вагона. Мой вагон предпоследний. Мой выход второй от головы состава. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, будут блокировать первый выход из последнего вагона опера из Ленинского отдела. Косте Лиходеевскому достался мой же вагон, но передние двери.

– А-а-а! – завопил кто-то на перроне. Все как по команде посмотрели в его сторону. Кричал один из «больных».

– Вот вам, падлы легавые! – вопил «зараженный» гражданин. – Прощай, Родина! Товарищи, не поминайте лихом! Хрен вам всем, козлы! Умру, но не забуду мать родную!

Мужик в спецовке сунул два пальца в рот, и из него фонтаном изверглась кровавого цвета жидкость. «Падай на землю, сволочь!» – закричали на «зараженного» менты. Мужик нехотя лег в кровавую лужу. Второй «зараженный» без лишних напоминаний присел на корточки. Его тошнило более интеллигентно.

Отфыркиваясь и посвистывая, поезд Алма-Ата – Томск въехал на станцию. Операция «Карантин» началась, и началась не так, как запланировали: состав проехал метров на двадцать дальше, и нам рысцой пришлось догонять наш вагон. В промелькнувшем купе проводников я заметил два испуганных женских личика. Понятно, они на станции выходить из своего укрытия не будут. Цыгане сами откроют двери. Наверняка у них давно припасены нужные ключи.

Как и предположил Орехов, высадку люли попытались осуществить со стороны вокзала, там, где было удобнее выходить из вагонов. Дело здесь вот в чем: в каждом тамбуре есть подвижная площадка, прикрывающая в пути ступеньки вагона. В закрытом положении она находится вровень с перроном. С нашей стороны цыганам, чтобы спуститься на землю, придется площадку открывать или прыгать с нее с высоты метра полтора, не меньше.

Через окно в тамбуре мы видели, как у дверей столпились женщины в цветастых нарядах. По плацкартным купе суетились смуглолицые мужики. Цыгане, и мужики, и женщины, курили в вагоне и выбрасывали окурки в открытые форточки прямо на насыпь. Один окурок попал в Меркушина. Он отряхнул рукав, выругался и на время пропал из моего поля зрения.

А с той стороны вагонов уже кипела буча!

– Пустите меня к почтовому ящику! – орал какой-то невидимый пассажир. – Мне письмо сбросить срочно надо!

– На следующей станции сбросишь, у нас карантин!

– Вы на меня посмотрите, уроды! Я что, на цыгана похож?

– Ты сейчас за урода ответишь!

– Не бейте меня, смотрите, на мне трусы надеты! Цыгане трусов не носят. Я русский, просто загорел на юге.

– Гражданин, наденьте сейчас же штаны! Откуда мы знаем, может быть, ты эти трусы украл? Молодой человек, не высовывайся из вагона, у нас тут все кругом заражено! Эпидемия! Видишь, мертвец у входа на вокзал валяется?

С грохотом открылась наша дверь. Молоденькая цыганка перехватила грудного ребенка в другую руку и наклонилась к защелке лестничной площадки. Иван не раздумывая врезал по ее руке шлангом. Цыганка заверещала как резаная, но от входа отползла. На ее место немедленно заступила другая женщина с ребенком. Она, перед тем как нагнуться, плюнула в нас и обругала самыми непристойными русскими матерками. Но и ей мы не дали отсоединить защелку, а прыгать прямо на нас цыганки не решались. Несколько минут или мгновений – время летело кувырком, не понять, прошли секунды или часы – мы противостояли натиску. Но вот Иван зазевался, и ему прилетело по голове палкой. Горбунов выронил шланг и сделал шаг в сторону. Я поднял с земли шланг и пошел в атаку. Айдар что-то кричал мне сзади, где был Меркушин, я не видел.

Воспользовавшись нашим минутным замешательством, цыганки открыли площадку. Я, вскочив на первую ступеньку лесенки, одной рукой схватился за поручень, другой стал бить по ногам наступающих женщин. От одного резкого замаха шланг у меня из руки вылетел. Я тут же схватился за замок площадки, одними пальцами отжал его и, преодолевая силу пружины, вернул площадку на место. Путь к высадке люли был вновь перекрыт. Я взглянул вверх и увидел… Нет, ничего я не увидел. В глазах мелькнули искры, и я рухнул с лесенки на землю. Рот наполнился соленой кровью. Оказывается, пока я возился с площадкой, одна из цыганок прицелилась и очень точно нанесла мне удар носком сапога в рот.

Не медля ни секунды, плюясь во все стороны кровью, я вскочил на ноги. Айдар, идя вслед за мной, встал на последнюю ступеньку и атаковал толпу в тамбуре струей слезоточивого газа из баллончика. Женщины завизжали, завопили: «Убил! Глаза выжег! Ослепил, подонок!» И дальше матом, отборным русским матом. Почему все нерусские матерятся только на нашем языке? У них что, своих ругательств нет? О великий и могучий русский язык, как тебя любят все народы и народности СССР!

Отошедший от нокдауна Иван поднял шланг и принялся за работу. Удар за ударом, натиск за натиском! Когда цыганам удавалось оттеснить Горбунова от лесенки, в дело вступал Айдар и травил толпу «Черемухой». И так раз за разом: Иван бьет, его бьют, Далайханов слезоточивым газом в тамбур брызжет.

Я быстро очухался от удара, перестал языком зализывать рану с внутренней стороны губы. Достал носовой платок и заложил его между зубами и губой. Со стороны, наверное, забавно смотрелось, как человек с торчащим изо рта платком пытается жестами давать подчиненным указания, но мне было не до смеха. Кровь пропитывала платок, и когда она остановится, я не знал.