Джейк оказался интересным собеседником. Он не навязывал своего мнения, но после его экскурса в историю города, я, всё же, взглянула на бесчисленные небоскрёбы по-другому. Когда начинаешь разбираться в чём-то, то оно странным образом нравится тебе. Так приятно было поднять взгляд вверх, оторваться от привычного приземлённого существования. Осознать, что все твои проблемы кажутся этим бетонным гигантам незначительными и мелкими. Эти здания, этот город был до тебя и будет после. Он с равнодушным величием устремляется далеко ввысь, подпирая небо крышами стоэтажек. И ты, маленький человечек, подпитываешься этим неколебимым величием, радуясь, что и на твою долю выпал шанс прикоснуться к живой истории.

— Джейк, скажи, ты хотел бы вернуться в прошлое, чтобы суметь что-то изменить в твоей жизни? — внезапно спрашиваю я.

— Наверное, — он сидит на траве рядом со мной и смотрит вдаль, любуясь первыми лучами рассвета. — Но, в таком случае я перестану быть собой. Весь мой опыт обнулится, и я буду уже другим человеком. Все трудности в итоге делают нас теми, кто мы есть. — он оптимистично смотрит на меня. — Никогда не знаешь, к чему приведут наши самые незначительные решения. Например, я две недели назад хотел просто выспаться, а мой друг уговаривал меня составить ему компанию. Я до последнего отказывался. Но в итоге согласился, при условии, что мы пойдём в ближайшее к нашему дому заведение. И вот теперь я сижу с грустной русской девушкой, с которой познакомился там, в Центральном Парке в… — он смотрит на часы — в пять утра.

Я смотрю на этого чудесного человека, который даёт мне такую лёгкость, что кажется, будто открытая рана в моей душе покрывается тонким слоем новой кожи, и уже не так болит. Смогу ли я уцепиться за этот спасательный круг и, наконец, взойти на борт надёжного корабля, оставив весь мрак бури позади? Я не знаю, смогу ли, и лишь молюсь о том, чтобы морское чудовище не ухватило меня за ногу своими щупальцами в последний момент.

КИРИЛЛ

Лучи яркого солнца разбудили меня. Должно быть сейчас уже больше десяти часов утра. Я перевернулся на бок, щурясь от света, заливающего спальню. Рядом со мной на кровати было пусто. Огляделся вокруг. Её платье и туфли исчезли. Смутное беспокойство охватило меня, я позвал её:

— Кира?

Ответа нет. Может быть, она на кухне? Готовит завтрак, одетая в мою футболку. Да, должно быть она там. Не могла же она уйти? Грудь сдавило, будто от нехватки кислорода. Я всегда предполагаю худшее, когда ещё толком ничего не ясно.

Бегу на кухню, попутно натягивая брюки. Меня встречает пустота и тишина, нарушаемая лишь громкими гудками машин, доносящимися из приоткрытого окна. Где она, чёрт побери?

— Кира! — я ношусь по квартире. Заглядываю в кабинет, в ванну, в гостиную. Никого. Я снова один.

Возвращаюсь в спальню и сажусь на кровать. Подушка всё ещё хранит её запах. Перевожу взгляд на тумбочку возле кровати и вижу записку, лежащую поверх моего телефона.

«Ты просто ненормальный! Оставь меня в покое! Не пытайся меня вернуть. Пиши про кого-то другого!»

Паника накатывает на меня, сердце учащённо бьётся. Откуда она узнала о том, что я опять начал писать? Почему она постоянно суёт нос не в свои дела! Я беру телефон и вижу сообщение от Алины. Картина проясняется.

Я и правда ненормальный, если думал, что наши отношения имеют будущее. «Ненормальный, ненормальный, ненормальный» — эхом повторяется в голове. Почему меня всегда так задевает, когда меня называют «ненормальным»? Наверное, внутри себя я слишком боюсь, что это окажется правдой.

«Пиши про кого-то другого». Слышится голос Киры в голове. Будто она сама произносит сейчас эти слова. Надломлено и обречённо. Ох, если бы я мог! Я писал бы про кого-то другого. Обязательно писал. Оставил бы её в покое и остался в Москве. Начал новую главу своей жизни. Но проблема в том, что я не могу.

Неужели она думает, что мне нравится эта её власть надо мной? Сумасшедшее, необъяснимое притяжение, которое заставляет меня постоянно искать её. Я не чувствую себя живым без неё, не могу писать. И эта зависимость пугает меня, чертовски пугает.

Хочу вернуть свою прежнюю жизнь, с её понятным и привычным распорядком. Нужно немедленно спрыгнуть с этого крючка. Однако, чем больше я дёргаюсь, тем глубже он входит в меня. Постоянное жало во мне, которое не даёт здраво мыслить, принимать верные решения. Неутихающая боль, исчезающая сказочным образом только в её присутствии. Неужели это и есть любовь? Такая острая и всепоглощающая фиксация на одном человеке. Я уже и не помню, что такое любовь. Не знаю, испытывал ли её когда-то?

Наверное, я любил мать. Какое-то смутное тёплое детское воспоминание пылится на задворках сознания. Я долго вытеснял его злостью по отношению к ней. Нерациональной детской обидой на дорогого человека, единственного защитника от темноты окружающего мира, который покинул тебя. Отдал на растерзание чужим людям. Конечно, люди не властны над смертью. Но в детстве взрослые кажутся почти всесильными, и болезнь матери, и её смерть воспринимались мной как её осознанный выбор. Мне всегда хотелось винить кого-то в своих бедах, и я винил её.

Помню её бедные похороны. Её безмятежное выражение лица в гробу не давало мне покоя. Как она может спокойно спать, когда рушится моя жизнь? Помню, как бабка жаловалась вслух на то, что ей приходится отдавать последние деньги на похороны и поминки. Она заставляла меня, пятилетнего мальчишку, наклониться и поцеловать мать в лоб на прощание. Эта идея жутко испугала меня, и я, округлив глаза от ужаса, попятился назад. Бабка сочла мой испуг ещё одним доказательством дурных генов. «Такой же урод, как и отец» — едко прошептала она мне на ухо. Это был первый и последний раз, когда она о нём заговорила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍