– Гм, – буркнул Базиль. – Десятый час. Это не могло подождать до завтра?

– Подождать? Мороженое? – возмутилась Женевьева.

Мерлин бросил на нее благодарный взгляд. Она весело подмигнула в ответ.

– А с чем оно?

– Ванильное, с печеньем, с джандуйей, с шоколадной крошкой, с пралине, с вишнями в ликере, с миндальной пастой, с фисташ…

– Не мороженое, а целая Парижская ярмарка, – перебила Беттина.

Именно в эту минуту нечто вынырнуло из темного коридора, прошмыгнуло у них под ногами и стремглав вылетело за дверь, преследуемое Ингрид и Роберто. Никто и у видеть-то ничего не успел, только кусок сала под его усами.

– Майкрофт!

– Майкрофт? – повторил Мерлин. – Кто это?

– Тебе не понять, – фыркнула Беттина.

– Домашний монстр, – сказала Женевьева.

– Дьявол Виль-Эрве.

– Нечистый, – проворчала Шарли. – Гадкий.

– Демонический грызун, – заключил Базиль. – Он украл то, что должно было сделать мой киш произведением Моцарта.

– Я видела только кусок сала! – крикнула Энид с велосипеда.

– Это оно и есть, – вздохнул Базиль.

Шарли чмокнула его в нос.

– Брось, – сказала она. – Энид? Вернись сейчас же.

Она освободила Мерлина от термоконтейнера.

– Так с чем там это мороженое?

– Сверху вишни, – мрачно отозвался Базиль, – внизу печенье, ваниль с карамелью и… э-э… фисташки с нугой?

– Не так! – перебила его Гортензия. – Вишни в шоколаде, карамель в джандуйе и…

– Неправда! – запротестовала Энид. – Это шоколад в вишнях, а внизу ваниль, а…

Общий смех постепенно стих в глубине дома. Беттина и Мерлин остались одни под фонарем на крыльце.

– Поохотимся на Майкрофта? – предложил он.

– Он слишком умный для тебя.

Мерлин промолчал. Поднял подбородок в сторону поленницы и тихонько высвистал первые ноты концерта Рахманинова, который Шарли иногда играла на пианино. Тьма не шелохнулась.

– Думаешь, он меломан? – усмехнулась Беттина.

Он снова засвистел. На этот раз Шуберта.

Ч то-то зашевелилось. Острый взгляд пронзил темноту между поленьями. Беттина затаила дыхание. Медленно, осторожно Мерлин достал из карманов орешки: один, два, три.

Майкрофт снова затаился. Мерлин запел, опять на мотив Рахманинова:

– Эти орешки для тебя… иди же за ними… иди сюда…

Он бросил их один за другим. Быстрая, как молния, крыса схватила все и юркнула в свое убежище.

– Кормить врага – это победа? – поинтересовалась Беттина.

– Морить его голодом – тоже не выход. В сущности, эта зверушка вас любит.

– Прости, что?

– Почему он так рискует ради пищи, когда мог бы спокойно кормиться на складе магазина, на чердаке фермы или в полном зерна амбаре?

На это у Беттины не нашлось ответа. Она вздрогнула.

– А ты? – продолжал Мерлин. – Почему ты стоишь тут и мерзнешь в моем обществе, когда сто раз дала мне понять, что я для тебя недостаточно красив?

Беттина покраснела. И снова не нашлась с ответом.

– Мое приглашение в кино еще в силе, – сказал он. – Но ненадолго.

– А, – протянула она. – Идет драка за твою компанию?

– Нет. Но срок действия билета ограничен.

– Пригласи кого-нибудь еще.

– Я хочу пойти с тобой.

Она всмотрелась в него. И поймала себя на том, что ищет недостатки, которые раньше бросались ей в глаза с первого взгляда. Она по чесала щеку, скрестила руки на груди. Наверно, виноват фонарь… Потемневший от пыли и дождей, засиженный насекомыми и птицами, он смягчал все вокруг своим мягким оранжевым сиянием.

– В среду? – выдохнул Мерлин.

Беттина почувствовала, как заколотилось сердце под скрещенными руками.

– Хорошо. На четырехчасовой сеанс, – сказала она тихо-тихо.

Он расцепил ее руки, взял ее ладони в свои. Наклонился, как будто хотел ее поцеловать, но не поцеловал. Он прошептал:

– Дай Майкрофту шанс. И некрасивые могут выиграть в твоих глазах, если их лучше узнать.

Мерлин наклонился еще ниже. Но только улыбнулся, той самой улыбкой, которая затопила ее сердце.

– Пока.

Он вскочил на велосипед, совершил акробатический кульбит, почти превратившись в самолет на взлетной полосе, и скрылся за оградой.

– Ну? – спросила Шарли, когда Беттина вернулась. – Он улепетнул?

– На велосипеде.

– На велосипеде? Майкрофт?

Беттина серьезно посмотрела на нее.

– Майкрофт нас любит. Он мог бы спокойно кормиться в амбаре. Но он любит этот дом. Давай дадим ему шанс.

Шарли удивленно подняла брови и сделала Базилю знак рукой, давая понять, что сомневается в психическом здоровье младшей сестры.

Энид же опять напевала бессвязную песенку, в которой шла речь о русалке (с хвостом и хорошенькой мордашкой), которая нашла возлюбленного в бассейне.

Из дневника Гортензии

Я никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая никакая!

Я была сегодня на театральных курсах в ПЕРВЫЙ и ПОСЛЕДНИЙ раз в жизни! Никогда еще не чувствовала себя таким земляным червяком.

Лермонтов преподает драматическое искусство тридцать лет. С такой фамилией я ожидала увидеть типа ростом метра в четыре, упирающегося в потолок. Ничего подобного. Это низенький краснощекий человечек с отвисшей нижней губой – так и хочется почмокать ему, как младенцу, – астматическим дыханием и тяжелыми черепашьими веками, из-за которых он немного похож на китайца.

Когда я записалась, он со мной даже не поздоровался.

– Ваше имя?

– Гортензия Верделен.

– Вы очень молоды.

– Двенадцать лет.

(Это будет правдой через несколько месяцев.)

– Почему вы хотите учиться актерскому искусству?

Из-за Зулейхи Лестер в «Купере Лейне». Я пробормотала:

– Потому что я… я не умею играть.

– Мотив не хуже любого другого.

Я почувствовала себя дурой и пожалела, что не смогла дать более блестящий ответ.

– Садитесь и наблюдайте.

Так я и сделала. Забилась в уголок и села на откидное сиденье подальше от света. На сцене были две девушки и два парня. Мне они казались великолепными. Одна из девушек вдруг заплакала. Столько слез, как будто протек чердак в башне Виль-Эрве в сильную грозу. Никогда не видела столько слез.

Я бы ни за что не смогла заплакать по заказу. Чтобы я заплакала, меня надо крепко побить. Последним ударом, который я получила, была смерть мамы и папы. Да и то я заплакала не сразу. Понадобилось три недели, чтобы я поняла.

– Не надо нас топить, Луна Пеллисе! – прогремел Лермонтов. – Араминия – героиня сентиментальная, но не слишком! Заставить ее плакать перед мужчиной, которого она любит, – нонсенс!

На сцене плакальщица Луна (примерно лет семнадцати) быстро вытерла нежелательные слезы и обиженно поджала губы.

– У Араминии горе! – возразила она.

– Разве печаль выражается только слезами? Сердце Араминии кровоточит. Она умирает от горя. Но слезы – о нет, нет, нет! все с начала, Пеллисе!

И так до самого конца. Каждый раз мне казалось, что я вижу самых талантливых актеров на свете, и – бац! – Лермонтов оказывался всем недоволен. И он был прав. В конце занятия