Второе открытие оказалось совершенно противоположного свойства. Вместо того чтобы обнаружить нечто неожиданное, я вдруг понял, что лишился одной из принадлежавших мне вещей, а именно — бумажника. Тщательно обыскав еще раз всю одежду, я окончательно убедился в его отсутствии и предположил, что он выпал из кармана в течение изобиловавшего событиями вечера. Возможно, тогда, когда я перелезал через забор или когда влезал в окно особняка Уайэта… да и других возможностей не счесть. Не стоило, впрочем, отрывать от сна время на размышления о том, где я мог лишиться бумажника. Этим его не вернешь.

Предположение, что меня потрясла или хоть как-то расстроила потеря бумажника, окажется неверным. Я ощущал лишь неодолимую тягу ко сну. Все остальные чувства и ощущения размылись и отступили на задний план. Да и переживать не из-за чего, в бумажнике не содержалось ничего ценного. Все содержимое его составляла визитная карточка Уайэта, несколько моих собственных визиток с именем и адресом да вырезка из лондонской «Таймс», высланная мне английским почитателем. Газета сообщала, что королева Виктория выразила восхищение моим стихотворением «Ворон».

Денег в бумажнике не было совершенно, так как вся моя наличность выражалась суммою несколько меньшей доллара, следовательно, состояла полностью из монет, звякавших в брючном кармане. Урон, нанесенный потерей бумажника, ограничивался, таким образом, стоимостью самого бумажника. А возраст — и почтенный возраст этого объекта существенным образом сказался на его состоянии.

Короче говоря, удостоверившись в потере бумажника, я слегка пожал плечами, быстренько завершил приготовления ко сну и, нырнув в постель, сразу заснул мертвым сном.

Проснулся я в смятении и недоумении. Лежа с закрытыми глазами, я пытался разобраться в странном сне, привидевшемся мне ночью. Напоминавший серафима снежно-белый человек, погибший ужасной смертью, мятеж разнузданной толпы, явление бесстрашного героя, усмирившего бунт… Открыв глаза, я сразу увидел на бюро неуклюжее двуствольное оружие и резким рывком уселся на кровати. Нет, это вовсе не сон!

По интенсивности льющихся в окно потоков света и по неукротимому чувству голода я понял, что утро уже переходит в полноценный день. Очевидно, Путаница обнаружила мои письменные директивы и последовала им, позволив мне выспаться вволю. Я со стоном поднялся — мышцы ныли после напряжения предыдущей ночи, — подошел к бюро и глянул на свои карманные часы. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что стрелка уже перевалила через цифру одиннадцать!

Быстро умывшись, я облачился в дневные одеяния и покинул комнату. Выйдя, я сразу воспринял ласкающее слух щебетание милых сердцу моему существ; звуки, более приятные для слуха моего, чем колебания струн Эоловой арфы. Движимый желанием поскорее увидеть моих милых дам и поведать им о своих приключениях, я устремился к источнику столь живительного шума.

Матушка и дочка устроились друг напротив друга: Путаница в кресле, Сестричка на кушетке, приютив на коленях дремлющую Каттарину. Увидев меня, обе они вскочили — спокойный сон пушистого создания этим действием оказался нарушен, кошка кувырнулась на пол и, возмущенно мяукнув, отпрыгнула с дороги. Дамы устремилась ко мне, и я принял их в свои нежные объятия.

— Ох, Эдди, — озабоченно воскликнула тетушка. — Дай на тебя глянуть. Мы так волновались!

— Слава богу, ты смог хорошенько выспаться, — нежно проворковала супруга, адресуя мне нежнейшую улыбку. — Ночью ты, конечно же, вернулся совершенно разбитым.

— Твое определение состояния моего наилучшим образом соответствует действительности, дражайшая моя. Бурные события предыдущего вечера в самом деле заставляют меня чувствовать себя судном, вышедшим в плавание при тихой, ясной погоде, нежданно застигнутым ужасным штормом и выброшенным на береговые рифы.

— Бедный мальчик! — покачала головой Путаница. — Ничего, я знаю, чем горю помочь. Посиди пока с Сестричкой, а я сейчас, скоренько управлюсь.

И она тут же скрылась в направлении кухни, а Сестричка, взяв меня за руку, подвела к кушетке. К этому моменту я уже смог заключить по особенностям поведения моих дорогах жены и тещи, что они вовсе не пребывают в неведении относительно моих злоключений предыдущей ночи. Действительно, усаженный на кушетку, я тотчас увидел на столике рядом с уютным диванчиком номер «Дейли миррор».

— Газета свежая? — осведомился я.

— Да, — подтвердила Сестричка. — Матушка только что принесла. Она выскочила купить яиц к завтраку и вернулась совершенно взбудораженной. Весь город жужжит о вчерашних событиях.

Я протянул руку к газете. Лишь одна колонка первой полосы оказалась посвященной решению президента Полка блокировать мексиканские порты тихоокеанского побережья. Практически всю первую страницу занимал материал об убийстве Уайэта и событиях в Американском музее. Мое имя жирно выделялось в одном из заголовков:

КОШМАРНОЕ УБИЙСТВО ОБНАРУЖЕНО ЗНАМЕНИТЫМ АВТОРОМ КОШМАРНЫХ ИСТОРИЙ МИСТЕРОМ Э. А. ПО!

Заметка, сочиненная Джорджем Таунсендом, не только отводила мне почетное место в пантеоне американской литературы, но и заключалась сообщением, что вскоре читатели «Миррор» смогут ознакомиться на ее страницах с новой едкой сатирой, «типичным образцом знаменитого стиля саркастической критики мистера По». Разумеется, речь шла о памфлете, который на глазах моих отправился в карман мистера Морриса.

В другой обстановке мне было бы чрезвычайно приятно прочитать столь льстивые строки о моем творении. Но события предыдущего дня оказались столь замечательными, что склока с К. А. Картрайтом показалась чем-то малозначащим на их фоне.

Я увлеченно знакомился с содержанием первой полосы, Сестричка сидела рядом и тоже смотрела в газету.

— О, Эдди, неужели этот человек действительно так ужасно выглядит? — воскликнула вдруг она, схватив меня за руку.

Этот возглас исторг из ее груди рисунок в центре первой страницы, выполненный интенсивно, в эмоциональной манере (хотя и грубо). Читателя сверлила свирепым взглядом действительно кошмарная физиономия. Крупная надпись над рисунком вопрошала:

ВЫ ВИДЕЛИ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?

Под рисунком значилось, что автор изображения — «мистер Горацио Дж. Освальд, знаменитый художник заведения мистера Ф. Т. Барнума», и сообщалось, что изображен на портрете Джонсон-Печенка, дикий охотник, по подозрению в зверских убийствах разыскиваемый полицией, а также преследуемый «легендарным скаутом, истребителем индейцев Кристофером „Китом“ Карсоном».

Как читатель понял по реакции Сестрички, творение Освальда выглядело настолько мрачным, гротескным, свирепым, что закрадывалось сомнение, а человеческое ли существо изображено на рисунке? Пожалуй, облик этот напоминал, скорее, злых духов из мифологии древних индусов.

Массивную голову венчала шапка густых, спутанных волос (на рисунке черных, но в тексте пояснялось, что цвет их интенсивно-рыжий). Густые сросшиеся брови как будто приклеены над глазами, выпученными как-то дико и нелепо. Нос зияет раздутыми, как у взбудораженного жеребца, ноздрями. Рот, виднеющийся в густых зарослях образующих единый массив бороды и усов, застыл в безмолвной угрозе. До какой степени образ, созданный Освальдом, схож с оригиналом, я судить не мог, но при всем несовершенстве он передавал яркое впечатление злого начала.