От нечего делать я уже начала читать передовицы, выясняя, какими событиями и идеями были заняты умы граждан нашего района во времена, когда мы с Митяем беззаботно набивали свои крепкие детские животы незрелыми абрикосами, натыренными в соседских садах.

Познавательный экскурс в историю родного края прервала Лизка:

– Пора, – сказала она, в очередной раз посмотрев на часы в своем смартфоне.

После чего на цыпочках прошла к двери, выглянула в проем и призывно помахала мне рукой. Я тоже встала на носочки и аккуратным балетным шагом проследовала за подругой в коридор.

Он был пуст: все собрались в фойе, где завклубом вот-вот должен был объявить победителей пряничного состязания.

Лизка, страстно прильнув кожаным сарафанным боком к двери епифановского кабинета, озабоченно копалась в своей сумке.

– Карта пластиковая есть? – обернулась она ко мне.

– Думаю, тут нужен обыкновенный ключ, – я запоздало сообразила, что его-то у нас и не имеется.

– Ты не думай, ты карту мне дай!

Я вытянула из клатча портмоне и распахнула его, предоставляя подруге широкий выбор разноцветных кусочков пластика.

Лизка цапнула первую попавшуюся карту, сунула ее в щель у косяка, и дверь открылась.

– Как ты? – удивилась я.

– Молча! – Лизка проскользнула в темный кабинет, втянула туда меня и, мягко закрыв дверь, не без гордости добавила: – Читать надо больше. И смотреть!

– И что ты такое смотришь? – Я не стала спрашивать, что она читает. И так знаю: мягкие томики с полуголыми парочками на обложке. – Онлайн-трансляции мастер-классов из зоны?

Подружка фыркнула:

– Почти. Отечественные сериалы на ТВ… Так, лампу включать не будем, просто подсвети мне фонариком мобильного… Ага, чуть пониже свет направь, да, так хорошо…

Ключом, бессовестно похищенным у простака Епифанова, Лизка ловко открыла несгораемый шкаф, взяла с верхней полки Любанин контейнер и переставила его на стол. Открыла, вынула лоскут медиаспрута, без всякого пиетета засунула его поглубже в свой сарафанный карман и собралась уже закрывать пустую емкость, когда я ее остановила:

– Погоди, так неправильно. Надо что-то там оставить… – Я поискала глазами и зацепилась за вычурные темные силуэты растений на окне, подсвеченном уличным фонарем.

– Зачем? – не поняла подружка. – Тебе что, совесть не позволяет забрать так называемый артефакт, ничего не оставив взамен?

– Совесть-то позволяет, – призналась я, хотя это меня и не красило. – Но не способен же клок спрута просто испариться, правильно? А вот растаять, как медуза, он вполне мог…

Я метнулась к подоконнику, взяла стоявший крайним в ряду горшков кувшин, понюхала и потрясла его – там булькнуло.

– Что это? – заинтересовалась любопытная Лизка.

– Вода для полива. Пахнет странно, видать, с какими-то питательными добавками. Или это жидкое удобрение. – Я наклонила кувшин и аккуратно налила немного мутной жижи в контейнер из-под медиаспрута. – Вот так прекрасно будет, словно никто ничего и не крал, артефакт просто сам по себе перешел из твердого состояния в жидкое…

– Для обитателей глубин это нормально, – легко согласилась Лизка.

Мы быстро и ловко, как будто для нас происходящее тоже было вполне нормальным, вернули контейнер на полку, а кувшин на подоконник, заперли шкаф, вышли из кабинета и закрыли за собой дверь до щелчка.

– Осталось только вернуть ключ в карман епифановского лапсердака, – сказала подружка, следуя на звук аплодисментов, доносящихся из фойе. – Но это пара пустяков: я уверена, после награждения начнется вторая серия танцев, чур, теперь твоя очередь плясать с завклубом. Если это снова сделаю я, Митяй приревнует и вызовет бедняжку Виктора Игнатьевича на дуэль.

– Почему это Епифанов бедняжка?

– А ты представь, какой скандал ему завтра Любаня закатит, когда выяснит, что ее спрут в шкафу тю-тю – растаял! Вместе с надеждой выгодно его продать, – Лизка сначала злорадно хихикнула – ушлой Любане она явно не симпатизировала, – потом замолчала, призадумалась и начала что-то подсчитывать на пальцах.

Я этим не заинтересовалась, мне нужно было морально собраться, чтобы пригласить на танец Епифанова и незаметно вернуть в его карман украденный ключ.

Я очень боялась, что у меня это не получится – не тот уровень актерского мастерства и ловкости рук, но все прошло идеально. Отловленный на танцполе завклубом покорно оцепенел и не только не помешал моим манипуляциям с его карманом и ключом, но даже не заметил их.

А Любаня, которой опять не удалось потанцевать с холостым непьющим мужчиной брачного возраста, со злости весь пол вокруг себя заплевала.

Ну и пусть, так ей и надо, нельзя быть такой агрессивной и жадной до всего – денег, спрутов, мужиков…

Спалось мне плохо. Все-таки я не суперагентша какая-нибудь, секретные операции, в которых кражи века непринужденно перемежаются знойными танцами, это не мое.

Возмущенный разум даже в состоянии условного отдыха кипел, и сны мне снились беспокойные, в жанре триллера. Пару таких ужастиков я даже запомнила.

В одном целая толпа красно-синих речных спрутов, сцепившись щупальцами, ходила вокруг моего дома пугающе молчаливым хороводом.

В другом три безголовых деревянных истукана, подхватив последнего башковитого на манер стенобитного орудия, били им, как тараном, в мою дверь.

Проснувшись, я не сразу осознала истинную природу пугающих звуков и некоторое время таращилась на содрогающуюся дверь, пока не вспомнила: я же заперла ее на ключ, чего обычно не делаю, сознавая свой священный долг заботливой кошачьей хозяйки!

– Фу, Шуруп! Перестань! Я уже проснулась! – покричала я штурмующему мою спальню коту. – Иду, не ломай мне дверь!

Вскочив с кровати, я первым делом выглянула в окно, проверяя состояние истуканов. С ними все было по-прежнему: один с головой, три – без.

Во дворе вообще не наблюдалось никаких перемен: что могло пропасть – оставалось на месте, чего прежде не было – не появилось.

И на том спасибо, я уже устала чувствовать себя многострадальной тетей Тома Сойера, у которой то ложки, то простыни загадочным образом исчезали-возникали, переменой позиций уверенно сводя добрую женщину с ума.

Шуруппак встретил меня угрюмым взором исподлобья и молчанием столь зловещим, что я бы предпочла ему трехэтажный кошачий мат. Видно было, что Шура не просто всерьез обиделся, а практически разочаровался в жизни, и возвращение ему какой-никакой веры в человечество в моем помятом спросонья лице стоило мне плошки сливок и четверти палки сырокопченой колбасы.

Я, конечно, понимала, что котик будет маяться животом, но был тот самый случай, когда уж лучше физические страдания, чем душевные.