— Да ладно, мам, чего ты… Наоборот, прикольно! Мне понравилось! А что это было — песня, что ль, такая?

— Нет. Это романс… Старинный…

— Ух ты!

— Значит, понравилось, говоришь?

— Ну да… Как-то вообще — даже на тебя не похоже…

— Что, лучше, чем в клубаке? — вскинув подбородок и улыбнувшись, попыталась она спрятать смятение за насмешливостью.

— Да при чем тут клубак, мам… Чего ты опять заводишься? Дался тебе этот клубак…

Антон обиженно развернулся, молча ушел на кухню. Постояв еще немного посреди гостиной, она последовала за ним, заговорила сердито, углядев, как он пристраивает на кусок хлеба толстый кружок докторской колбасы:

— Антон! Опять всухомятку! В холодильнике, между прочим, борщ есть, котлеты с макаронами! Давай я тебе разогрею, нормально поужинаешь!

— Да некогда мне, мам… Видишь, проспал… Я Димкиной матери к семи обещал…

— Интересно, интересно… И что такое ты обещал Димкиной матери?

— Да ничего особенного, мам. Они там ремонт делают, надо шкафы с места на место переставить.

— А что, кроме тебя, переставлять больше некому?

— Некому, мам. Да и вообще — непринципиально…

— Нет, я все-таки не понимаю, Антон! Чего ты у Димки все время торчишь, у них и без того квартира маленькая, друг у друга на головах сидят! Еще и ты… Наверняка и за стол садишься… Неудобно, Антон!

— Да нормально, мам… И вообще — ты к чему, не понимаю?

— Ну, почему бы вам с Димкой здесь вечерами не тусоваться, к примеру… Вон, у тебя даже своя комната есть… А в той семье четверо — в двухкомнатной! У Димкиной матери ведь, кроме него, еще двое?

— Ну да… Ванька и Ленка…

— Вот видишь! Так что давайте, меняйте дислокацию!

— Нет, мам… Димку сюда калачом не заманишь… Я уж пытался…

— Интересно, и почему это?

— Ну… Как бы тебе сказать… Он тебя боится, мам.

— Боится?! Меня?

— Ну да… Ладно, все, мам, я побежал. Я сегодня поздно приду, ты не волнуйся и не жди, хорошо? Мы там еще обои будем клеить…

Она даже не нашлась что ответить, лишь глянула ему в спину с болью. Надо же, как он это проговорил, будто хлестнул наотмашь… Он тебя боится… Да, он боится, а ты его жалеешь, значит. Друга жалеешь, а матери уже ничего не остается…

Вздрогнула от хлопка закрывшейся за Антоном двери, медленно побрела из кухни в гостиную. Как горько внутри, как скверно. И как безысходно.

И как хорошо было, когда она пела — всего лишь десять минут назад… Пела, как тогда, в юности. Тогда ее никто не боялся, тогда ее все любили, и она тоже любила — всех…

Не отдавая себе отчета в том, что делает, пошла в прихожую, выудила из сумочки мобильник, нашла в памяти филимоновский номер. Гудки, длинные, недовольные… Наконец, оборвались Катькиным голосом:

— Да, Каминская! Говори, только покороче, у меня тут народу много…

— Кать, я буду у тебя петь. Всю эту неделю, с завтрашнего дня до воскресенья, каждый вечер. Идет?

— Да, конечно… Ну, ты молоток, Каминская, я так и знала, что ты заведешься! Все, давай, завтра жду! Днем можешь? Надо же тебе с Сеней-Веней порепетировать…

— Да, могу.

— Тогда я им скажу, чтобы часикам к двум подошли?

— Да, нормально.

— Ну все, до встречи!

— До завтра, Кать…

* * *

Всю ночь ей снился Леня. Хорошо снился, молодым, веселым. Не говорил ничего, но всем своим видом убеждал — не держу, мол, обиды, Анька. Она даже проснулась с мыслью — а может, разыскать его… Наверняка у кого-то из однокашников телефон есть…

Даже представила, пока глаза не открыла, их разговор. Он бы поначалу удивился страшно, потом бы, может, обрадовался… Расспрашивать бы начал, что да как… А она… Что она ему скажет? Свое запоздалое извини-прости преподнесет, как подарок? Нет, глупо как-то. Состарилось, замшело это извини-прости, утратило актуальность. Да и сам по себе звонок никчемушный — вроде как с памятью о себе навязывается. Нет, не будет она ему звонить…

Открыла глаза и вспомнила — про кафе, про Катьку, про свое обещание… И тут же в ужас пришла — зачем?! Какой леший ее за язык вчера дернул? Ведь это пошлость, по сути, — в каком-то кафе певичкой подвизаться, хоть и на неделю всего… А вдруг кто-то из коллег туда нечаянно забредет? Хороша будет картинка — Лесникова из финансового отдела романсы поет… Финансы поют романсы… То-то Глазкова досыта посплетничает, поизгаляется! И Танька наверняка не одобрит, усмехнется, у виска пальцем покрутит…

А впрочем — не все ли равно теперь. Да и когда она этих коллег увидит — вообще неизвестно. Да и увидит ли…

Ладно, будь что будет, а путешествие в юность она себе все равно устроит! Ну, что-то вроде прощальной гастроли… Кому, может, и пошлость, а ей — прямая необходимость. Необходимость выплеска запертого в тюрьме потаенного, маленькая радость для изнывающей страхом души. Целая неделя — радости… Ведь хочется, очень хочется, да и наверняка много его накопилось, потаенного-то, и пусть себе на свободу летит… С нежностью, с надрывом, с едва слышимой хрипотцой! Ох, как хочется, аж горло дрожит…

Соскочила с постели — возбужденная, радостно-суетливая. Помнится, такое возбуждение всегда накатывало на нее перед отъездом в отпуск, когда доставала с антресолей чемодан, раскладывала по комнате платья-сарафаны — это взять, это не взять… Говорят, предвкушение радости по эмоциональному накалу намного сильнее самой радости.

Кстати, о платьях-сарафанах! Надо же платье, случаю соответствующее, в шкафу поискать! Не в деловом же костюме, ей-богу… Но это потом, сначала — в душ… И кофе, привычную большую баклажку кофе хлебнуть…

Ступила в ванну, открутила на всю мощность краны, встала под крепкий водопад. Какое ж это удовольствие — ранее не ценимое… Просто стоять под душем, закрыв глаза, ощущать утреннюю бодрость тела. Такого подтянутого, такого упругого, такого сильного тела, несмотря на возраст… Тела-достижения, тела-гордости…

И вздрогнула, будто током ударило. Открыла глаза — вот оно, ее тело, в зеркале. Тело-предатель. Тело-болезнь. Подняла руки, собрала в горсти влажные тяжелые груди — в зеркале тут же отразилось что-то вроде гримасы отвращения на лице. И — отдернула ладони, сама себя испугавшись. Не надо, не надо… Это еще успеется — и горе, и гримасы… Нужно о предстоящей неделе-празднике думать! Самой себе долг отдать надо… Пусть и хватаешься за эту неделю как за соломинку. Тем более от недели всего шесть дней осталось, понедельник уже прошел.

Напившись на кухне кофе, занялась поисками платья. Чего-чего, а этого добра у нее было навалом — любила, грешным делом, себя шмотьем побаловать. Вон их сколько, на вешалках…

На поверку оказалось — ни одно платье для случая не подходит. Не то все, не то. Все какое-то современное. А надо бы что-то такое… С достоинством старины, с широким подолом, с рюшами…