Села на кровать — озадаченная. А платья-то, как оказалось, нет… Юбка нашлась с широким подолом, а платья нет. Придется с блузкой… Так, а это у нас что…

О, шаль! Настоящая, турецкая, шелковая, с бахромой! На темно-вишневом фоне — серебристый орнамент, глазу едва заметный. А что… Шаль — это, пожалуй, выход…

Накинула на плечи, подошла к зеркалу. Если конец перекинуть через плечо… Да, вполне образно получается… И все, и отлично! И фоном для романса подходит!

Откинув томно голову назад, повела плечами, пропела сама себе в зеркало:

В этой шали я с ним повстречалась,

И меня он любимой назвал…

И — улыбнулась грустно. Что ж, с этого и начнем путешествие в юность… В забытое, в любимое, в недосказанное. Отдохнем немного перед другим путешествием. Кто знает, может, последним… Все, все, не грустить, Анька, не бояться! Соберись, Анька, тряпка! Сильная женщина больше не плачет у окна, сильная женщина перед этим путешествием романсы поет!

Ого, а время-то как бежит… Уже половина первого, пора себя в порядок приводить да бежать к Катькиным Сене с Веней на репетицию!

Сеня с Веней при ближайшем рассмотрении оказались близнецами. Седые парняги годочками под полтинник, улыбчивые, веселые. Один из них сразу обратился панибратски:

— Ты знаешь, насчет наших имен особо не парься. Если Сеню Веней назовешь или наоборот, мы не обидимся. Кстати, это ничего, что я сразу на «ты»?

— Ничего… Меня Аней зовут.

— Да мы уж в курсе… Екатерина нам тут про тебя все уши прожужжала. Так, давай сразу определимся — что петь будешь?

— Романсы…

— Понятно, что романсы. Какие? Мы, было дело, подыгрывали уже одной доморощенной исполнительнице, так что примерный репертуар, думаю, совпадет.

— Ну да. Мы, доморощенные, обычно одни и те же романсы поем. Правда, я последние двадцать лет не пою… Может, уж забыла все…

— Ничего, вспомнишь, если заведешься. Что ты раньше пела?

— Ну… «Утро туманное» пела… Потом «Ночные цветы»…

— Это которые… белые, бледные, нежно душистые? — деловито уточнил то ли Сеня, то ли Веня, выпустив из-под пальцев знакомые гитарные аккорды.

— Да, да! — екнуло сердце узнаванием.

— Так. А еще что?

— Еще — «Ямщик, не гони лошадей»… «Бубенцы»… «Нет, не люблю я вас…» А, вот еще, мой любимый — «Он говорил мне…»

— …Будь ты моею… — тут же подхватил мелодию романса Сеня. А может, Веня. — И стану жить я, страстью сгорая… Ну, давай для начала его попробуем! Только не в полную силу, а то перегоришь…

Репетиция происходила в небольшом подсобном помещении — развернуться негде. Да еще и Филимонова втиснулась в комнатку, заняла оставшееся пространство грузной фигурой. Вздохнула с пониманием:

— Ты извини, Ань, места у меня маловато… И в зале, как назло, народ обедать набежал.

— Нельзя так, Екатерина, про обедающий народ! — с насмешливой укоризною поднял от гитары лицо Веня. — Люди тебе свою денежку несут, а ты — назло! Иди лучше, корми народ, а нам не мешай. Мы и без тебя справимся.

Они и впрямь хорошо играли — Сеня с Веней. Тут же подхватывали все, что бы она ни запела. А она — пела… Правда, вполголоса, проглатывая концы строк, но пела же! Странное волнение поднималось в груди, подкатывало к горлу, дурманило голову. И слова романсов не стерлись из памяти, ни разу не сбилась… Все, все помнила, надо же, будто и впрямь потаенная дверь открылась!

— Так… Давай, Ань, посадочную композицию разработаем… — озабоченно произнес Веня, убирая гитару с колен. — Может, мы тебе гитару в руки дадим? Вроде как для антуражу? Ты раньше играла?

— Да, играла. Давно. А потом… Потом мне один парень аккомпанировал… Нет, знаете, не надо мне гитары. Я уж забыла все.

— Ну, как знаешь. А красиво бы смотрелось — с тремя гитарами. Ты стоя хочешь петь или на стул между нами сядешь?

— Да ну, на стул, — встряла в разговор так и не ушедшая «кормить народ» Филимонова, — что ж она — на стуле будет, как неприкаянная. Лучше вы все втроем на ступени сядьте. Ступени на сцену высокие, очень хорошо смотреться будет. Да и сцены как таковой нет, чтоб на ней втроем восседать. Значит, я так предлагаю: вы с гитарами — на верхней, а Аня на средней ступени. Свободно, вольготно, будто отдохнуть присела. Ближе к людям… А мы столики подальше отодвинем, чтоб она не пела в жующие рты. Чтобы достойное пространство было… И вот еще что, ребята! Я свет в зале слегка притушу, а на столы свечи поставим. В общем, нагоним романтики — жуть…

Остаток дневного времени прошел незаметно — после репетиции еще и за столом в зале посидели, смакуя Олежкину стряпню. Сеня с Веней пропустили по рюмочке, она же категорически отказалась их поддержать, и без того на душе хорошо было. Хоть и волнительно. И вовсе не хотелось гасить этого волнения расслабляющей «рюмочкой», наоборот, плавала в нем, испытывая странное удовольствие-предвкушение. Вдыхала в себя воздух, и сладко ныло внутри, звенело колокольцами…

Когда зал наполнился народом, Катька дала отмашку — все, пора, начинайте. Прошли между столиками, уселись на ступенях, как и договаривались — Сеня с Веней вверху, она — чуть ниже. И впрямь, Катька хорошо придумала — будто отдохнуть присела, как уставшая цыганка. Ну, или хиппи великовозрастная… Хотя хиппи романсов не поют…

Небрежным жестом перекинула через плечо шаль, помедлила, прежде чем кивнуть Сене с Веней. Оглядела зал с грустной улыбкой…

Тихая публика собралась, интеллигентная. Сидят, жуют, поглядывают на них со снисходительным любопытством. И лица в сиянии свеч такие выразительные… Вон там, в уголочке, наверняка старые любовники сидят. Лица трагические, задумчивые — расстаются, что ли? А за тем столиком — четверо, игривые девчонки и два серьезных мужичка, по всей видимости, только сейчас познакомились. Уж слишком девчонки стараются показаться интересными, умные загадочные рожицы строят. А эти — наверняка семейная пара… Взгляды — в тарелки, полная отдача еде, и никакой друг для друга романтики — пройденный этап…

Вскинула подбородок вверх, глянула на Сеню — давай. И вступила в знакомые гитарные аккорды — голос понесся над залом высоко, нежно, звонко…

Утро туманное, утро седое…

И — поплыла. Уже ни столов, ни лиц — ничего не видела. Только чувствовала — летит, летит голос, и та самая интонация летит, ее собственная, и не ворожба, и не молитва… Та, что сверху была дана да долгие годы маялась, боясь о себе напомнить. И вот — засияла жемчужиной. Сама раковина, выходит, заматерела, огрубела, коркой соли покрылась, а жемчужина, глядите-ка, жива…

Очнулась — от легкого шума рукоплесканий. Улыбнулась, благодарно глянула в зал. И — зацепило что-то… Ага, глаза. Внимательные мужские глаза, острые, чуть насмешливые. Где она их видела, эти глаза? Так и втягивают в себя… Неужели знакомый кто-то?

Потом пела — и чувствовала их на себе. Нет, они не сбивали, наоборот… Получалось, для них и пела. И «Бубенцы», и «Нет, не люблю я вас…», и «Он говорил мне…». Где, где она видела эти глаза?