— A-а! Мой личный доход составляет около шестидесяти фунтов в год. Все благодаря разумным инвестициям, господа. В свое время я вложился в «Западную газовую компанию», потом в «Чемоданы и дорожные сумки Шаттлбери». Должен заметить, «Чемоданы и дорожные сумки» последнее время не радуют.

— Все ясно. Прожить на такие деньги нельзя, верно? Но все же это кое-что, — сказал Фонтли и очень серьезно посмотрел на черенок своей трубки. — Второй вопрос: как насчет родни? Наследство может перепасть? Или ты кого-нибудь содержишь?

— Ни то ни другое, — Иниго поднял бокал. — Перед вами, друзья мои, круглый сирота. Правда, у меня есть дядя — торговец чаем, живет в Далуиче, — который практически воспитывал меня, пока я учился в Кембридже. Я жил у него несколько лет. Приятный старикашка и единственный мой знакомый, который до сих пор ходит в соломенной шляпе.

— Один мой знакомый носит соломенную шляпу даже зимой, — скромно вставил Фелтон.

— Выпей еще, Фелтон, — сказал Иниго, подталкивая к нему бутылку. — Зимой, говоришь? Ты прямо открываешься мне новыми гранями, дружище. Круглый год таскает? Надо будет рассказать дядюшке, он придет в ярость. Но куда ты клонишь, Фонтли, на какую темную мысль намекаешь?

— Мой совет, Джоллифант, звучит так: убирайся отсюда. Ты тратишь время впустую. Тебе не нравится это место, и ты ему тоже. — Фонтли опустошил стакан и заново прикурил трубку. — Заметь, я не советую тебе сменить школу. В Англии полно подготовительных школ получше Уошбери, намного лучше, но есть и те, что похуже. Я на своем веку видел и такие.

— Не может быть! — вскричал Иниго.

— Ну, не знаю, — сказал Фелтон. — Я слышал, есть школы… — Однако они так и не узнали, про какие школы он слышал: его блеяние полностью заглушил могучий бас Фонтли.

— Что бы там ни говорили, подготовительные школы — не чета проклятым интернатам или как они теперь называются. В них и джентльмену преподавать не зазорно. Учтите это, молодежь. Джентльмену сегодня больше некуда податься.

— Несомненно, — с грустью проговорил Иниго. — Но быть джентльменом — такая тоска!

— Аристократия почти изжила себя, — кивнул Фонтли. — Как и наше виски, между прочим. У тебя ведь припасена еще бутылочка, верно, Джоллифант?

— Да, сейчас открою. Но что же мне делать, когда я отсюда уйду?

— Тут уж тебе решать, — ответил Фонтли с видом человека, который вел долгий спор по серьезному общественному вопросу и наконец уладил все разногласия. — Я не утверждаю, что разбираюсь в таких делах. Ты вроде бы пишешь, так? Почему бы тебе не стать журналистом?

— Потому что я опоздал лет эдак на тридцать, — ответил Иниго. — Пиши я во времена Хенли[18]…

— А, Хенли! Славный малый. — Фонтли рявкнул это таким тоном, что Фелтону, знавшему Хенли только как властелина своей судьбы и капитана своей души, невольно подумалось, что эти двое вместе учились в Оксфорде.

— …вот тогда б я что-нибудь сделал, — раздумчиво продолжал Иниго. — А теперь поздно. Я, конечно, пишу — сейчас как раз заканчиваю «Последний рюкзак», очерк о туристических походах. Хенли бы его с руками оторвал. Но я могу побиться об заклад, — пророчески добавил Иниго, — что ни одно из современных изданий его не опубликует. Словом, я уже думал об этом, игра не стоит свеч. Может, когда-нибудь… — И в завершение своего монолога он изящно махнул рукой, словно бы принимая или отвергая несколько лавровых венков.

— Тогда и впрямь без толку, — от всего сердца проговорил Фонтли. — Так, что еще… Конечно, ты великолепно играешь на пианино — да-да, я слышал. Твои штучки напоминают мне одного парня из Мертона. Малый мог сыграть и спеть что угодно, ей-богу, но в жизни ему это не пригодилось. Последний раз, когда мне о нем рассказывали, он работал в сиднейском баре, вскрывал там устриц — в смысле, за деньги. Но из тебя мог бы выйти толк, — заключил Фонтли.

— Да бросьте, это же баловство. Кстати, на днях я сочинил превосходный мотивчик — в субботу, если точней. Фелтон, ты слышал? Моя лучшая вещь! — Он принялся насвистывать мелодию: она звучала еще лучше, чем прежде.

— Ну так сыграй, Джоллифант, — предложил Фонтли.

— Как? Спустимся в классную комнату?

— Я за. Еще по одной, — он плеснул всем виски, — и к инструменту.

— Точно! — Иниго одобрительно выпил.

— Но послушайте… — начал было Фелтон, тревожно засверкав очками.

— Нет времени слушать, — строго осадил его Иниго. — Пей. Он струсил, потому что в субботу Тарвин устроила мне головомойку, — объяснил он Фонтли.

— Ее нет, а даже если б и была, какая разница? — Он поднял стакан: — Пропади она пропадом! Берите стаканы и сифон, я возьму бутылку. — И Фелтон, терзаемый сомнениями, побрел за коллегами вниз.

— Давайте-ка пропустим для начала, — предложил Фонтли, и Иниго выпил вновь. Клавиши еще никогда не выглядели так привлекательно. Он мог сделать с ними что угодно, сыграть самую невообразимую музыку, какая только доступна человеку. Фраза так ему понравилась, что он стал ее повторять: «Какая только дос-с-ступна ч-человеку». Она наполняла его радостной уверенностью. Тарьям-парьям-парьям, пам-пам-тарьям. Отличное начало. Теперь медленно, аккуратно переходим к рефрену… Рампти-ди-тиди-ди — нет, так здорово она еще никогда не звучала, определенно! — рампти-ди-тиди. А теперь мягче, мягче.

— Это оно? — спросил Фонтли из золотистой дымки «Роба Роя».

— Оно. Нравится?

— Я не могу похвастать музыкальным слухом, но, на мой вкус, это первоклассная музыка, Джоллифант, куда лучше того, что сейчас сочиняют. Отдай ее кому-нибудь, пусть запишут. Рампти-ди… Нет, забыл. Сейчас сыграешь еще. За удачу!

Иниго тут же опорожнил стакан и начал заново. Он сыграл еще полдюжины своих сочинений: Фонтли притоптывал ногами, а Фелтон кивал, хоть и с легкой опаской.

— Браво! — закричал Старый Роб Рой губами Фонтли. — У тебя определенно есть стиль, Джоллифант, замечательный стиль! И талант, совершенно точно талант.

— Ничего себе мотивчики? — Иниго взбудораженно крутанулся на табурете. — Я недавно придумал, как их описать. Они похожи на семейство эльфов во фраках. Каково?

— Неплохо, — ответил Фонтли, — но я предпочитаю музыку. Давай еще раз первую.

Решив, что по части складывания слов коллеги ему не советчики, Иниго вернулся к своей рампти-ди-тиди-ди и на сей раз урезал ее фортиссимо: мелодия уже не намекала вам, что можно бы и за угол свернуть, а громко, решительно отрицала любые отговорки и чуть не пинками гнала вас по улице. Поставив виски на столик у пианино, Фонтли отстукивал ритм, и даже Фелтон начал притоптывать ногой. В комнате стоял шум и гам; если бы ко входу в школу подъехала машина и кто-нибудь отворил дверь, в классе бы этого не услышали.