– Наверное, вы правы. – Иногда он любил быть честным, да и какой смысл скрывать такие вещи от умной женщины? – Знаете, – улыбнулся Олег, – мне даже приятно вслух в этом признаться.

– Вы считаете ее достойной, – как будто поняв задачку, протянула Стелла, – хотя особенно не обольщайтесь. Ухажеры имеются, по крайней мере здесь, в Штатах.

– Кто? Скажите, пожалуйста. – Олег неожиданно для себя слегка напрягся.

– Выдавать секреты не по моей части. И еще кое-что… Знаете, Пит был самый крутой мужчина, которого я видела в своей жизни. Человек-солнце. Я думаю, она еще долго будет сравнивать. Ее трудно заставить поверить, несмотря на кажущуюся легкость. Очень трудно.

– Она думает, ее используют? Чего она боится? – спросил Олег.

– Нет, не боится. – Стелла тут же встала на ее защиту. – Вы хотите ее любви? – Девушка была не из робкого десятка.

– Давайте не будем заходить так далеко, – смутился Олег.

Стелла задумалась, посмотрела ему в глаза, оценив его откровенность и успев подумать, что он очень хорош собой, этот Олег, редкий тип из вымирающих мушкетеров, хотя, может быть, наоборот… А вдруг он… как хочется верить… идет на шаг вперед… к тем новым, сильным и умным людям нового тысячелетия. Наивно, конечно, но почему это приходит в голову, и не только ей одной. Как будто мы все ждем перемен… в нас самих.

Саломея взяла тот самый толстый журнал, который скорее отвлекал ее, чем развлекал, нашла недочитанную статью – ей не очень хотелось его слушать. Сейчас, к ночи, как-то резко все в ней поменялось, даже как будто погас интерес… Или поиграть еще? И все-таки оставалось кое-что недосказанное. Просто так не умирают в расцвете лет. И эта дерзкая афера с бриллиантами. После успешной сделки люди забирают свою долю и растворяются в тумане, а не едут отдыхать и делить постель с обманутой работодательницей своей подружки, да еще и с претензиями на спасение человечества.

– Два вопроса, – сказала Саломея, не отрывая взгляда от журнала. – Что ты знаешь о ее гибели, чего не знают другие, и почему ты все-таки сюда приехал? Мне это непонятно вообще, я даже не догадываюсь.

– А ты не хочешь отдохнуть? У нас есть полтора часа времени. Потом вернемся в «группу» и поговорим. Знаешь, я только… – он сделал какую-то неловкую паузу, – хочу тебя попросить: не настраивайся на меня плохого.

Она давала себе отчет, что своим тонким полупрозрачным одеянием после водных процедур и в закрытом пространстве провоцирует его, но подсознательно понимала, что и себя тоже.

– Ты помнишь, я искала Ирину? Я поняла, что она была в Париже с тобой. Я нашла твой телефон. Как ты думаешь, насколько хорошо я о тебе думала? Зачем я тебе позвонила, ты не забыл?

– Не забыл. Я долго с тобой говорил. Я уже знал Стеллу тогда. – Он думал о другом, о ней, но не о тех событиях, он давно их пережил. Они, несмотря на свою трагичность и отчасти нелепость, уже случившейся неизбежностью, потраченным на них временем и усилиями вытащили его из прошлого. Сейчас он вышел на прямую полосу, почти готовый к взлету.

– Я сказала тебе тогда, что у Ирины есть добытая не совсем честным путем информация, но она не может ею воспользоваться. Ей нужен грамотный и сильный союзник, которому она могла бы не только доверять – а она недоверчивая, потому что судит о людях по себе, – но и на которого возложила бы реализацию своих, очень важных для нее, личных планов. Я попросила тебя, прежде чем что-либо предпринимать: пожалуйста, разберись с ней, пойми ее цели. Катя мне как-то говорила о ней, что она может войти в совершенно абсурдную, придуманную, оторванную от жизни реальность, она может быть упряма вплоть до разрыва отношений с близкими людьми. Я спрашивала о ней, потому что она работала у меня. Она хорошо работала, я почти ею гордилась, думала, что она будет умнее, но мы часто становимся заложниками прошлого, собственных заблуждений, вдолбленных в наше сознание чужих стандартов правильной и счастливой жизни и еще многого другого, о чем даже не подозреваем.

– Я понял тебя. – Он сел к ней на кровать с другой стороны. – И я понял почти все об Ирине задолго до твоего звонка. Я предложил ей светлый путь, насколько я сам его видел. Не мещанский мирок сдачи в аренду купленных в Москве квартир на деньги от сделки или еще какой-нибудь хлеб с маслом в энергетических фондах Севиных банков, а реальную интересную и доходную работу. Я даже был готов предложить ей долю в своем проекте. Она не была злой или ленивой, ей не хватало проницательности, чувства времени и веры в себя. Она искала защиты в других, в придуманном принце, в книжной любви, а защищенность должна была быть в ней самой.

– Трудно сказать, – покачала головой Саломея, – Ира очень пеклась о своей материальной независимости.

– Это скорее всего, но она жила на автомате, так все теперь живут, думая о своих деньгах, – и мужчины, и женщины, предвкушая блага и власть. Но для чего им это нужно, что с этим делать через год, когда проходит первый голод и консумативный мир становится пресным, а свободные деньги – наркотиком, разрушающим смысл существования? Мне показалось, что она запуталась в своих чувствах. Она видела во мне не человека, а символ. И себя рядом с символом любой ценой.

– Ну да, любовь ни за что, чистое, упавшее с неба чувство, ты туда идешь в своих рассуждениях? Я не верю в крайности. Предназначение любви во взаимодополнении в том числе, в раскрытии личности, в окрыленности. Она видела в тебе то, чего ей не хватало, но не видела многого другого, и ваши с Никитой научные изыскания и нанотехнологические прорывы ей были не нужны. Человека нельзя, наверное, делить на дом и работу, на внешнее и на внутреннее, на материальное и духовное, это всегда ведет к разрыву, к новым связям и новым поискам себя. Я сожалею, что не переборола ее скрытность, точнее, не уделяла нужного ей в тот момент внимания. – Она встала с кровати, подошла к серебряному крокодилу и опять выбрала персик. – Хочешь что-нибудь?

– Дай мне кусочек. – Он улыбался. Красиво улыбался и честно. Для них обоих.

Она задержала взгляд на его глазах. Есть редчайшие моменты, которые не поддаются словам или их даже не хочется приземлять на слова, они из другого измерения. Мозг особенно на них реагирует, оставаясь на вторых ролях.

– Это персик, – она стояла рядом, на расстоянии руки, – не яблоко.

Не хватало последней капли, прозрачной и божественной, и она упала.

Оба хотели это оттянуть, попритворяться, полукавить, и оба понимали, что химия непредсказуема и своевольна, что пропорции, температура, консистенция, все составляющие чудес никому не подвластны и законы, по которым зажигается реакция, никто не высчитал и никогда не постигнет, и если тебя ведут, единственное, что ты можешь сделать, – это подчиниться или нет. Секунды на размышление. А когда ты уже что-то прожил и познал, они не очень-то и нужны, эти секунды. Оба знали то состояние, когда тебя пускают в липкое от наслаждения и трепета облако, где тело ничего не весит, голова ничего не соображает, а губы сами шепчут, не спрашивая тебя, – и, собственно, где есть ты и что есть ты, а где есть я. Два человеческих детеныша, забывших про игры разума, нормы и правила не так давно придуманного бытия, подстроенного под материальную пену своего еще зачаточного становления, выбрали свободу. Им никто не смел мешать, мир оберегал их найденное сокровище, бесценное, вечное и неслучайное.