Инна Яковлевна обратила внимание: Татьяна ни словом необмолвилась, что на Сашеньке Русановой, вернее, на ее деньгах был женат еесобственный муж. Может, не знала? В смысле о том, по каким причинам свершилсяэтот брак. Легко представить, каким бы сделалось ее лицо, кабы она знала, чторядом с ней сидит в некотором роде сваха, устроившая свадьбу Дмитрия Аксакова иАлександры Русановой! Собственно, представить-то можно что угодно, но лучшеТатьяне таких подробностей не знать. Дела давно минувших дней и все такое. Ивообще пора поговорить о том, что более важно и интересно для Инныэкс-Фламандской.

– Так что же было дальше с Мариной? – нетерпеливо спросилаона.

– Хоть тот революционер, с которым у нее был роман, и строилиз себя нового человека, – усмехнулась Татьяна, – поступил он с бывшей богатойневестой, в одночасье ставшей бесприданницей, очень пошло. Совсем как персонажпьес Островского или романов Мельникова-Печерского, как мещанин и подлец. Он еебросил. А между тем Марина была беременна, когда ее арестовали за подготовкупокушения на господина Смольникова, начальника сыскного отдела Энской полиции.

– Беременна? – выдохнула Инна. – Так значит, это правда?!

– Что вы говорите? – озабоченно поглядела на нее Татьяна.

– О, я хотела сказать… – закрутилась Инна Яковлевна нажестком сиденье, как уж на горячей сковородке, и выкрутилась-таки: – Я хотеласказать, неужели это правда?

– Чистая правда, уверяю вас, – кивнула Татьяна. – Мояматушка прекрасно помнила всю историю, которая происходила на ее глазах. Итак,Марина была осуждена, сослана в город Х. и там в конце четырнадцатого годародила сына.

«Все сходится, – мысленно прикинула Инна Яковлевна. – Ой, яне могу, я просто умру сейчас от потрясения! Неужели… Нет, надо взять себя вруки! Нельзя так явно показывать свой интерес. Танечка, конечно, круглаядурочка, но все же следует быть осторожней, вести себя так, словно мы всеголишь предаемся от нечего делать досужей болтовне».

– Сына? Ну надо же! – спросила она, теперь уже старательноизображая зевок.

– Да, сына, – кивнула «круглая дурочка». – Тетушка ОлимпиадаНиколаевна, старшая сестра моей матери, иногда переписывалась с Мариной, ведьмы с Аверьяновыми тоже в родстве, вернее, в свойстве. Потом грянула революция,почтовое сообщение с городом Х., и прежде трудное, вовсе прервалось. Мы неимели ни малейшего представления о судьбе Марины, да и, честно признаться,почти не думали о ней. Можно сказать, и вовсе не думали. Такая жизнь была, чтоне до… – Она махнула рукой. – Однако, увидевшись в Харбине и узнав друг друга,мы просто-таки кинулись друг дружке в объятия и, в лучших традицияхсентиментальных романов, залились слезами.

– Погодите, погодите! – нетерпеливо воскликнула ИннаЯковлевна, немедленно забыв собственные призывы к осторожности. – Что-то здесьне так. Вы говорили, она состояла в связи с революционерами, была сослана, тоесть пострадала от царского режима. А потом бежала в Харбин? По-хорошему, онадолжна была получить за свое усердие какой-то высокий пост от большевиков,пользоваться всеми благами при советской власти, а не прятаться в маньчжурскомзахолустье. Или она состояла все же в эсеровской организации? Насколько мнеизвестно, их партия вступила в конфронтацию с большевиками и была почтиполностью истреблена, начиная с политической истерички Спиридоновой и кончаясамыми незначительными ее членами.

– Как вы хорошо разбираетесь в политике! – с уважениемсказала Татьяна.

Инна Яковлевна скромно пожала плечами:

– Мы здесь, в Париже, одно время жили по соседству с бывшимэсером…

Уже много, много лет ложь, даже самая отъявленная, невызывала у нее ни малейших затруднений.

– Оказывается, Марина совершенно переменилась, – ответилаТатьяна. – В шестнадцатом году ей удалось каким-то неведомым образом (онаникогда не рассказывала об этом, вообще предпочитала помалкивать о жизни вгороде Х.) бежать из ссылки. Она бросила сына под присмотр Сяо Лю и каких-тознакомых – и бежала, чтобы продолжать революционную работу. Но в пути заболела,попала в один из сибирских городов и там нагляделась таких ужасов народногоразгула, что в душе у нее произошел полный переворот. Она поняла, что странаввергается большевиками в бездну анархии, что демократию нужно защищать. Маринадобралась до Петрограда и записалась в женский батальон, который был приданКеренскому.

– Ого! – искренне поразилась Инна Яковлевна.

– Судя по рассказам Марины, батальон оставался в октябресемнадцатого года чуть ли не последним оплотом Временного правительства,женщины сражались, не щадя жизней. Многих убила матросня, ворвавшаяся в Зимний,многие были изнасилованы, кое-кому удалось бежать. Марину ранили, но с помощьюподруг ей удалось скрыться. Какие-то добрые люди выходили, вылечили ее. У неебыло немного денег, золото, их хватило, чтобы выбраться из Петрограда ивернуться в город Х.

– Почему же не в Энск?

– Марина говорила, что питала страшное отвращение ко всему,что было связано с прошлым. Когда-то она лелеяла планы мести Русановым (хотя вчем они-то были перед ней виноваты?!), мечтала снова встретиться с человеком,которого любила и от которого у нее был сын, и тоже хотела отомстить… Но послеОктябрьского мятежа она желала одного: забыть прошлое, исчезнуть из обезумевшейстраны, а главное – увезти из нее сына, чтобы он никогда, даже случайно, невстретился со своим отцом, которого Марина не просто презирала, а ненавидела отвсей души. Она вообще всегда была человеком сильных страстей, ничего не делаланаполовину: любила – так без рассудка, ненавидела – так смертельно. Еененависть принимала порой смешные формы. Например, она очень хотелаперекрестить сына, которого назвала в честь того революционера.

– Ага, – глубокомысленно изрекла Инна Яковлевна. – Вы,кажется, упомянули, что его звали Андреем Туманским? Значит, у нее сын –Андрей?

– Сына зовут Павлом, – пояснила Татьяна. – У Туманского былапартийная кличка – товарищ Павел. Марина полюбила его под этим именем. Потом,во время своих приключений в Сибири, она приняла и себе фамилию схожую –Павлова. И даже отчество сменила. Теперь ее зовут Марина Ивановна Павлова.

– А сын, стало быть, Павел Павлов, – усмехнулась ИннаЯковлевна.