– Рихард, Рихард! Ты воскрешаешь меня из мертвых!

Он с размаху бросился на кровать и замер, глядя в потолок. Гроза миновала. Мой друг вернулся к мечтам об учебе, которые только и поддерживали его все это время.

– Это мой крест, Вил, – сказал я, отдавая себе отчет в том, что для него это были пустые слова. – Там, где ты видишь могущество, я вижу неподъемную каменную глыбу, которая свалилась мне на плечи и грозит вот-вот превратить в мокрое место. Господь обязал меня решать, кому оставить жизнь, а кто ее недостоин. Но кто я такой, чтобы судить? Торговка зеленью пытала тяжело больного ребенка Рейсте Боли, который рисовала на спинке кроватки. Она хотела, чтобы девочка поскорей отошла в мир иной, где ей не пришлось бы страдать в грязи и нищете. Старуха думала, что о таком ее милосердном поступке никто не узнает, но в тот момент, когда измученная душа несчастной малышки отлетела на небеса, появился судья. Убийца умоляла о милосердии. В ее грязном, не знающем солнца доме, где прямо со стен мне на голову сыпались клопы, а волосы стали седыми от паутины, обитало еще несколько таких же несчастных заморышей, на счастье или беду оказавшихся достаточно живучими, чтобы иметь возможность выходить из дома и попрошайничать. Но я взял ее за руку. Просто взял за руку… Не бойся, Вил, умоляю, не бойся! Я могу это контролировать, с тобой ничего не случится. Если только ты не отправишь кого-нибудь на тот свет своим красноречием…

Моя неловкая попытка пошутить не нашла у друга отклика.

– Все эти рейсте – как карта в моей голове. Что опасного, спросишь ты, может быть в Рейсте Чтения? А я скажу, что, читая мысли, можно свести с ума… Огнем можно уничтожить не только вещь… Даже Рейсте Дверей в руках недоброго человека обернется воровством или даже убийством… Теперь я слежу за тем, чтобы рейстери не причиняли вред невинным людям. По знакам я могу отыскать каждого, где бы он ни находился. Но всякий раз прихожу слишком поздно. Я ничего не могу исправить, Вил. Только привести приговор в исполнение. Судья и палач в едином лице. Не дай тебе Бог когда-нибудь узнать, каково это…

– Я не хочу.

– Прости, что?

– Я не хочу! – повторяю я, вскакивая на ноги. Бесков с непониманием глядит на меня покрасневшими от долгого чтения глазами.

– Что именно тебя не устраивает?

– Мне не нужен пятнадцатый рейсте. И остальные четырнадцать не нужны. Я не хочу никого судить. И убивать прикосновением – тоже!

– Прикосновение судьи не убивает, оно лишает рейстери знака, и именно это вызывает гемокоагуляцию…

– Хватит!

– У тебя нет выбора, – говорит он тихо.

– Давайте сделаем вид, что я ничего не знаю. Отмотаем время назад, идет? Вернемся в тот день, когда у меня еще был выбор, приходить сюда или нет. Я забуду все, что слышала. А вы забудете обо мне.

С этими словами я сгребаю в охапку рюкзак и ухожу, не прощаясь. «Забуду все, что слышала». Проще сказать, чем сделать! Странная, липкая, душная история не желает отпускать меня, я вязну в ней, словно в страстных объятиях той самой вдовы. Я бегу по длинному коридору, освещенному зелеными лампами, и портреты людей в костюмах разных эпох провожают меня таинственными улыбками, как когда-то провожали и судью Рихарда с его двуличным приятелем Вильгельмом, которые наверняка не раз проходили по этой самой ковровой дорожке.

Одна из дверей распахивается мне навстречу, выпуская девушку в баварском платье, похожую на Лизель Мемингер. Она глядит на меня с недоумением. Можно подумать, здесь никто никуда не бегает!

– Где выход?

– До конца и н-налево. Да, налево.

Я оказываюсь на винтовой лестнице и спускаюсь по мраморным ступеням. Темно-зеленые стены увешаны картинами так плотно, что самих стен почти не видно. Внизу меня встречает маленький полутемный холл. Свод потолка настолько низок, что можно коснуться вытянутой рукой. Лестничные перила заканчиваются изысканным мраморным завитком, внутри которого теплится янтарный свет. Небо за цветными стеклами по обе стороны от дубовой входной двери кажется совсем темным. Сколько же времени я тут торчу?..

Я налегаю плечом на тяжелую створку и одновременно достаю смартфон, чтобы взглянуть на часы. Половина десятого! Первое неприятное открытие заставляет меня издать возглас, полный отчаяния. Но второе оказывается куда хуже.

Улицы больше нет.

Не веря глазам, я шаркаю подошвами кед по светлому гравию, дохожу до ворот, которые по-прежнему открыты настежь, и упираюсь взглядом в туман. Свет фонарей с территории особняка увязает в нем, не оставляя ни намека на то, есть ли что-нибудь дальше. Я делаю несколько неуверенных шагов туда, где должна была быть ограда детского сада с улицы Салтыкова-Щедрина, но мои вытянутые руки так ни во что и не упираются. Я с трудом дышу и близка к тому, чтобы разреветься. Каким бы плотным ни был этот туман, я должна видеть свет в окнах близлежащих домов. Они здесь повсюду!

Но я не вижу ни окон, ни фонарей – не считая тех, газовых, с Кройц-штрассе. Ничего.

Это «ничего» наполняет меня паникой. Развернувшись на пятках, я на полной скорости несусь обратно к дому Бескова. Девушка в баварском платье ждет на ярко освещенном крыльце.

– Что… за… чертовщина?..

– Отсюда можно выйти, только если у тебя есть ключ, – поясняет она и протягивает мне руку. – Меня зовут Ольга.

Если бы она сказала «Лизель», я сошла бы с ума. Впрочем, она невероятно милая, и ее присутствие немного успокаивает.

– Ольга, – повторяю я в попытке собрать разбегающиеся мысли. – Насколько я понимаю, войти без ключа тоже не получится. – Она согласно кивает. – И у тебя он есть.

– Да.

– Так выпусти меня отсюда!

– Не получится. Мой ключ предназначен для меня одной.

– Тогда кто может?..

Она шутливо хмурится. Все верно, ответ мне известен…

– Хотя бы позвонить отсюда реально?

Мой мобильный демонстрирует отсутствие сети. Видимо, вышками сотовой связи Кройц-штрассе обделили.

– Чтобы позвонить, нужно выйти на Салтыкова-Щедрина.

– А у меня нет ключа, – договариваю я. – Просто замкнутый круг. Он обо всем позаботился, верно? Я добровольно сдалась в тюрьму.

– Здесь не тюрьма. Здесь убежище.

Ольга берет меня за руку, и мы возвращаемся в дом. Я покорно бреду вслед за ней, декорации отматываются в обратном порядке: причудливая лампа над перилами, мраморные ступени, картины, ковер, двери, двери и снова двери – и Бесков, как и раньше восседающий в кресле посреди небольшой библиотеки. Ольга деликатно оставляет нас наедине.

– Так значит, я у вас в плену.

Когда он улыбается, в мрачноватой комнате словно вспыхивает маленькое солнце.

– Ты в плену своих предрассудков и нежелания видеть вещи такими, какие они есть. А здесь ты гость, причем, весьма почетный.