– Ласло Секереш был рейстери, – невежливо прерывает Бесков, отчего-то не впечатленный моими историческими познаниями. – Его имя Рауш обнаружил все в том же Листе. В городе действительно поговаривали разное, и Рауш не преминул навести справки через Отто Вайса. Тут выяснилось, что граф проводит некие опыты медицинского свойства. Рауш свел с ним знакомство, и знаешь что? Этот Секереш оказался прелюбопытнейшим субъектом. Он рассуждал о том, что возможности рейсте поистине безграничны, окажись они в нужных руках. С его слов Рауш понял, что тому не только известен способ передачи рейсте от человека к человеку, но и некие формулы – а значит, граф далеко обскакал самого Рауша.

«Да, но как вам удалось обойти судью?» – поинтересовался Рауш как-то после обильного ужина, сдобренного превосходным вином из графских запасов.

«Старика Нойманна? – Тут Секереш наверняка разразился сатанинским хохотом. – Мне не понадобилось его обходить – мы были партнерами! Удивлены? А между тем, все люди смертны, герр Рауш, а судья – всего лишь человек… Не смотрите на меня так, я вовсе не предлагаю вам его убить. Речь о том, что судья тоже может быть болен. Изувечен. Лишен способности передвигаться, наконец! Не забывайте и о чисто человеческих слабостях… Предложите судье пятьсот рейхсмарок, и он отвернется. Дайте тысячу – он задумается. За пять тысяч рейхсмарок судья пожмет вам руку».

От последнего утверждения вино пошло Раушу не в то горло, и понадобилось время, чтобы к нему вернулся дар речи.

«Двусмысленно, не спорю, – ухмыльнулся Секереш – а это был венгр с поистине демонической внешностью, темноволосый, кудрявый, с густыми бровями, из-под которых поблескивали почти черные глаза. И судя по тому, что новорожденные младенцы в близлежащем городе частенько обнаруживали фамильные черты графского рода, женщины от так называемого колдуна в ужасе не разбегались. – Думаю, вы все же правильно меня поняли. Он показал мне Рейсте Судьи и добавил, что только умирающий рейстери может отдать свой знак, если вырезать пятнадцатый на его ладони, а потом взять за руку, как это делает судья. Тогда в момент смерти рейсте перейдет к новому владельцу. Мы жили душа в душу, пока он не помер. Тех денег, что я потратил, хватит на безбедную старость его внукам и правнукам, но все это неважно… Его вклад в мое дело стоит намного дороже».

– Секереш собрал все четырнадцать знаков?..

– О нет. Граф был не убийцей, а ученым, причем, скорее, теоретиком. Стремился проникнуть в самую суть каждого рейсте и сложить эти сути подобно тому, как буквы складываются в слова, а слова – в песню. Участие Готлиба Нойманна заключалось в том, что он своей рукой, рукой судьи записывал формулы «черного доктора», чтобы тот мог ставить свои опыты. Рауш, конечно, сразу возмечтал их узнать. Для этой цели в замке появилась некая женщина, пристально наблюдающая за графом под маской простой служанки… Ну да бог с ней. Суть в том, что помимо прочего Секереш намекнул на значение кровеносной системы в передаче рейсте между поколениями. Группа крови юного выпускника гитлерюгенда, больше известного как Эльф – «одиннадцатый» – случайно оказалась той же, что и у судьи Рихарда. Доктор-самоучка получил то, о чем мечтал – превратил в рейстери того, кто не был рожден таковым. Окрыленный успехом, он решил не останавливаться на достигнутом и довести навыки своего подопечного до небывалой величины: этот малыш должен был получить все существующие рейсте. Он должен был стать богом.

В беседах с Раушем граф охотно рассуждал о рейсте и связанных с ними чаяниях. Он сравнивал знаки с буквами алфавита. Две буквы складываются в слог. Три – в два слога. Четыре – это уже целое слово. То же самое происходит с рейсте, когда несколько из них оказываются в руках одного человека. Будучи написанными рядом, два рейсте дают невероятный эффект – совершенно новый эффект. Правильно составив формулу, можно повернуть время вспять или заставить его бежать быстрее. Создавать предметы из ничего. Подчинять стихии. Сам Секереш пытался оживлять мертвых, и вроде бы ему это даже удалось…

– Звучит как фантастика, но ведь для того, чтобы заполучить хотя бы парочку рейсте, придется… кого-то убить? Иначе никак?

– Иначе никак, – кивает Бесков. – Но неужели ты думаешь, что такая цель не оправдывает средства?

Именно так я и думаю. И мне страшно. Так вот чего хотел от меня Терранова, когда протягивал нож! Он принял меня за убийцу, которая коллекционирует снятые с трупов рейсте. Управлять временем? Повелевать стихиями? Когда я думаю о том, что такое возможно, в левой стороне груди начинает опасно покалывать.

– А вот шеффены с тобой бы не согласились. Единственный, кто мог бы положить конец напрасным смертям рейстери – судья. Но его уже несколько лет как нет в природе. Зато Лист – тот самый поименный список – по-прежнему существует. И я думаю, что он у них. Шеффены действуют просто – убивают потомков тех, кто там указан. Всех, кого только удается найти. Случается, что страдают простые однофамильцы…

Герман. Герман.

– Мне срочно нужно позвонить. Отпустите меня, я обещаю, что вернусь! Мне и бежать-то некуда…

Бесков со старомодной учтивостью предлагает мне руку.

Мы идем бесконечными тускло освещенными коридорами, поднимаемся по узкой деревянной лестнице, оставляем позади несколько проходных комнатушек – кресла, диваны, банкетки, сколько же здесь мебели? – и входим в обеденный зал. Дверные проемы скрыты тяжелыми, перехваченными золочеными шнурами портьерами, шторы опущены. Вокруг овального стола стоят три резных буфета, полных посуды. Пахнет пылью и временем. В дальнем углу, возле очередного дивана, тускло поблескивает черным лаком крышка рояля, но мое внимание приковывает не инструмент. Единственное яркое пятно здесь, благодаря моргающей, грозящей вот-вот перегореть лампе – огромный портрет, написанный так, будто блестящие глаза изображенного на нем человека наблюдают за каждым, кто находится в комнате, где бы тот ни стоял.

Я останавливаюсь чуть поодаль. Мужчина с портрета рассматривает меня с холодным любопытством. Кажется, еще немного, и он прижмет ладонь к холсту так, будто это разделяющее нас стекло. У него гладко зачесанные набок светлые волосы и прозрачные глаза. Я не выдерживаю и, разумеется, моргаю первой.

– Это судья Рихард?

– Угу.

Голос доносится откуда-то из-за буфета. Присмотревшись, я различаю рассыпавшиеся по столешнице кудряшки Ольги. Она сидит, уронив голову на раскрытую книгу.

– Который час? – спрашивает она сонно.

– Я не знаю…

За моей спиной поскрипывает паркет. От ощущения, что в темноте дома бродят призраки его прежних жильцов, испуганно екает сердце.

Однако это всего лишь Бесков, и он ставил на стол древний телефонный аппарат с чеканным корпусом и изящной трубкой, которая покоится на тонком рычаге. Никаких проводов, кроме витого шнура трубки, я не вижу.

Под моим заинтригованным взглядом Бесков жестом фокусника открывает створку буфета, достает уже знакомую маленькую чернильницу с пером – похоже, такие имеются в каждой комнате – и тушью выводит на круглом боку телефона два аккуратных знака.