Долбаная фотография новой девки Константина… Сразу понял, что эта, которую он трахал в самолете, словно зверь, а потом не сдержался и кончил прямо в нее. Дьявол… Такого с ним не случалось целое тысячелетие. На столько потерять голову, что врываться в ее тело, пытаясь заклеймить собой изнутри, сделать своей.

Он еще тогда хотел насрать на правила и забрать ее себе. Схватить за волосы и утащить на Аркануум, в Адские Земли. Поселить в поместье, чтобы стонала только под ним. Но ее нрав был слишком буйный. Схожий с его. И он понимал, что долго не сдержит ее в клетке. Сам он бы скорее пустил бы себе пулю в висок, чем находился в плену. И она сделала бы так же. Понимал, что с ним, с монстром, девка долго не протянет. А потому сжал челюсти, кулаки и оставил в самолете, не понимая, почему несколько раз останавливался, чтобы вернуться.

Еще несколько месяцев потом приходил в себя, истязая тела шлюх с особой жестокостью, зверея от ярости, что их кожа не такая нежная, волосы не источают тот самый аромат, а их лона не сжимают его член так же крепко.

А потом эти гребаные фото с невестой Константина… И он не выдержал. Что-то в груди сжалось до тошноты, а дыхание сбилось, как у сыкливого подростка, который увидел первую в жизни бабу.

Он сразу понял, что это она. Понял, и уже не раздумывал. Воспринял это как чертов знак судьбы. Он отпустил ее, но она вернулась. Дал ей шанс скрыться, но она вернулась к нему. Теперь демон в нем жаждал не только ее плоти, но и крови. Целка, которую он когда-то порвал. А после него в ней был член Константина. И от этого осознания, волны брезгливой мерзости прокатывались по всему телу. И все равно он не мог держаться от нее подальше.

Сам полетел за Землю, хоть Адские псы справились бы сами. Но он разрывался на клочки от желания увидеть ее глаза. Миллион раз представлял порочный взгляд ненависти, которым она обдавала его из-под повязки, но реально оказалось даже лучше.

Он чуть не захлебнулся от похоти, когда ее увидел. Идеальная. До такой степени, что сияла. Словно была гребаным ангелом. А он планировал сломать ей крылья, стащить нимб и поместить в свой личный ад.

О, да. Он хотел наказать ее за черт знает какие проступки. Просто не мог простить этого выродка Константина, пыхтящего и потеющего на ней. Мысль об этом вызывала желание убивать. Бил воинов на Арене до кровавого месива, когда эти картины маревом безумия застилали глаза. И сам не понимал, какого дьявола исполняет. Как будто он имел на нее хоть какие-то права. Как будто, она не была обычной шлюхой, которых он имел каждый день.

Не была. Сам понимал это нутром, и все равно не желал признавать. Не мог себе позволить довериться. Только не после всего, что повидал. Мулцибер знал, что в продажном Альянсе на торги выставлялось все. И она тоже. Вот только сделала она это ради сестры. Об этом он тоже знал, и сжал зубы крепче, думая о собственной жестокости к ней.

Башка разрывалась на части, когда он пытался понять себя рядом с ней. Безумие, пробужденное пытками лабораторий, отступало, когда она смотрела на него в упор, прямо, словно равная. Словно и правда, мать твою, считала себя равной ему! И не боялась. Не душой. Сотрясалось ее тело, но она никогда не прятала глаз.

И когда узнал, что единственный мужчина у нее, чуть не взвыл от кретинской радости. Не врет, чувствовал, что не врет. И обнимала его так, как будто и правда хотела. Не как шлюха, а как будто его. По-настоящему, только его. Чувствовал какая она влажная под ним, как выгибается навстречу его толчкам. Такое не сыграешь.

Этого с ним никогда не было. Остальные бабы хотели его власть, бабки, даже жестокость, а она Его. И заводясь от одной этой мысли, он трахал ее остервенело, врываясь в тело и сжирая каждый стон. Кончал, и все равно ему было мало. Хотелось, чтобы она вот так цеплялась за его плечи, заглядывала осоловелыми от страсти глазами в лицо и целовала пересохшими губами.

Он не хотел рвать ее тело на части, как делал это со шлюхами, которые сами отирались о него, желая получить что-то взамен. Он хотел, чтобы она кончала от него. И зажав у стены в ее комнате, сделал то, чего никогда не было: не брал ее жестко, а доводил до оргазма пальцами. Башку взвинтило так, что он сам кончил только понимая то, что она бьется в экстазе и сокращается на его пальцы.

И он боялся. Впервые в жизни боялся, что она рассмеётся ему в лицо и пошлёт к дьяволу, если поймет, что он сыплется бисером к ее ногам.

Злился и проявлял немыслимую жестокость, стараясь отравить ее словами, впрыскивая яд под кожу. Она бледнела, когда он играл пренебрежение, а он испытывал какой-то болезненный кайф, понимая, что переиграл ее, что ей больно, так же, как и ему. Что они горят в едином адском пламени и подохнут в нем вместе.

Находясь на Земле на переговорах, он не мог дождаться того момента, когда Константин заткнет свою пасть и закончит эту бредовую постановку. Ничего дельного этот кретин не сказал. Как Мулцибер и думал: бесполезный политический треп, чтобы заткнуть глотки избирателям, негодовавшим, что их премьер-министр так легко попрощался со своей невестой.

То, что он оказался таким дебилом, Мулциберу было даже на руку. Одна мысль о чужих взглядах на Диану вызывала в нем черную ярость.

Она принадлежит только ему. И он будет обладать ей безраздельно. Вечно…

Летя обратно, жалел тысячи раз, что не попрощался с ней перед отлетом, что затянул постановку, в которой как крыса, сожравшая собственный хвост, нагадил только самому себе.

Всю дорогу представлял, как погрузится пальцами в ее волосы, и ее глаза, сначала удивленные, подернутся дымкой желания. Член стоял колом уже только от одной мысли о ее нагом теле. И он сильно сжал зубы, стараясь вырвать это наваждение, свое личное безумие.

А потому, не найдя ее в комнате, сначала подумал, что сдохнет на месте. Чернота темнее вечной ночи Аркануума встала перелой перед глазами и вгрызлась в душу. Он схватил хлыст со стены в коридоре и бросился в комнаты слуг, рассекая воздух ударами и как зверь, наслаждаясь криками чужой боли.

— Где она?! — орет