Как бы то ни было, поступки Альберта, видимо не омраченные какими-либо соображениями об издержках или опасностях, не вписываются в данный эксперимент. Вряд ли существует такой независимый параметр, которым ученые могли бы объяснить его поведение. Объяснение его поступков заключено в глубине самого его существа.

Подобно Шиндлерам, Шоллям и Валленбергам Альберту было присуще уникальное чувство справедливости. Оно не осложнялось религиозной моралью или социальными нормами, не диктовалось правовыми учениями. Врожденное чувство справедливости заставило Альберта действовать независимо от последствий. Оно не было рациональным или интеллектуальным, оно было определяющим принципом его жизни. Отрицать эту его часть означало бы отрицать само его существование.

Со времен нацистской оккупации до конца мрачной эпохи коммунизма кафе “Славия” оставалось приютом и для политических диссидентов, строящих заговоры против власти, и для тайных агентов, старающихся их разоблачить. Во многом политическая слава этого пражского заведения обязана его географии. Высокие, до потолка, окна со стороны Влтавы открывают вид на Пражский Град, Петршинскую башню и Карлов мост, со стороны величественной станции метро “Народни тршида” видны Чешский национальный театр и Академия наук, сразу позади “Славии” на Бартоломейской улице стоит бывшая штаб-квартира Службы государственной безопасности (STB) коммунистической Чехословакии.

Я тоже попал сюда, в это бывшее гнездо шпионажа и Сопротивления, чтобы узнать побольше о своего рода заговоре. Дело было в оккупированной нацистами Праге в правление Рейнхарда Гейдриха, гиммлеровского злого гения. Лицами, вовлеченными в заговор, были два друга, объединенные отвращением к нацизму: Альберт Геринг и дед человека, с которым я здесь встречаюсь, – Вацлава Рейхолеца. Этот дед когда-то был одним из ведущих чешских врачей-ученых, главой местного скаутского движения, он пережил Дахау и Бухенвальд, и в “списке тридцати четырех” у него номер шесть. Профессор Йозеф Харват – так его звали.

Я попадаю в кафе через главный вход и оказываюсь в Вене. Зеленый нефритовый интерьер, красное дерево, избыток мрамора выдают в “Славии” классическую венскую кофейню – наследие эпохи, когда Прага считалась жемчужиной Габсбургской империи. Вдоль по красной ковровой дорожке, между двухместных столиков с мраморными столешницами, мимо коллекции обрамленных фотографий когда-то знаменитых гостей – от Хилари Клинтон до президента Чехии Вацлава Гавела – я прохожу в дальнюю часть кафе, оборачиваюсь и вижу средних лет мужчину в сером костюме. Мужчина глядит на меня с озадаченным видом.

Как и его дед, Вацлав – высокий стройный мужчина с аккуратно, по-деловому стриженными седыми волосами. Он награждает меня суровым рукопожатием и столь же суровым взглядом, как при встрече директора школы с провинившимся учеником. Он роняет, что ожидал кого-то другого – по-видимому, седого американского академика в твидовом пальто. Я уже волнуюсь, получится ли интервью. Однако по ходу дела его строгие деловые манеры отступают, и за ними становится видно добродушного человека с пристрастием к черному юмору. Он со смехом рассказывает об абсурдности железного занавеса, бюрократических запретах, когда-то мешавших ему навещать родную тетку, которая жила в Германии. Он также не может не отметить иронии в том обстоятельстве, что сельскую резиденцию его деда оставили нетронутой квартировавшие там эсэсовцы, однако не пощадили в самом конце войны его собственные соотечественники.

Официант принес мою чашку кофе, и я только собираюсь сделать первый глоток, как слова Вацлава чуть не обрывают интервью в самом начале. “Нет-нет, это не из-за Альберта Геринга, а из-за короля Швеции – он помог деду, потому что они знали друг друга по скаутскому движению”, – замечает он в ответ на упоминание имени его деда в “списке тридцати четырех”. С кровью, прилившей к лицу, расширившимися порами и спазмами пищевода я пытаюсь переварить это откровение. Страницы протоколов допросов, частных интервью, документальных видеосвидетельств – сложившийся к этому моменту сюжет становится никчемным всего лишь от двух фраз, сказанных с сильным акцентом. Вацлав, по сути, обвинил историю во лжи.

* * *

Если быть точным, доктор Йозеф Харват появился на свет в больнице в пятницу 6 августа 1897 года. Он родился в небогатой рабочей семье в пражском районе Королевские Винограды. Его отец, кузнец и слесарь по профессии, обеспечивал семью, работая техником на электростанции, а позже – в транспортной компании. Йозефа отдали учиться в местную гимназию, что согласно германской системе образования обозначало прямой путь в университет. Хотя он преуспевал и в математике, и в языках, комфортнее всего Йозеф чувствовал себя в лаборатории. Для него она не заканчивалась школой – близлежащие леса, озера, реки тоже были лабораторией, только здесь преподаватели носили не белые халаты, а шорты цвета хаки, рубашки с нашивками, гольфы до колен и широкополые шляпы. Здесь образование Йозефа дополнялось скаутской выучкой – позже он возглавит всех чешских скаутов и тем навлечет проблемы на свою голову.

В 1916 году Йозеф поступил в престижный Карлов университет, где собирался изучать медицину.[110] Однако, не посетив и первой лекции, он был вынужден сменить белый халат на серый мундир пехотинца и встать в один строй с другими австро-венграми, отправлявшимися на великую войну. Артиллерийская дивизия Йозефа обстреливала итальянцев на ледяных уступах Доломитовых Альп. Он пережил вшей, крыс, дизентерию, грязь, окопную лихорадку и весь тот ад, который назывался Западным фронтом. Он уцелел в последней отчаянной кампании Людендорфа весной 1918-го. “Да, ему просто повезло остаться в живых!” – Вацлав произносит это обычно серьезное заявление с усмешкой.

Несмотря на то что на фронте он, несомненно, получил большой медицинский опыт, перемирие дало возможность закаленному и возмужавшему Йозефу вернуться домой и, что более важно, возобновить учебу на медицинском факультете. Он наверстал потерянное время и получил звание доктора в 1923 году. В феврале того же года он прошел по конкурсу на место во Второй клинике внутренних болезней в Праге, оказавшись под началом профессора Йозефа Пельнара, чей либеральный подход позволил Йозефу экспериментировать с новыми направлениями. Вместе с двумя другими молодыми врачами он сделал большой вклад в тогда только зарождающуюся дисциплину эндокринологии. По приглашению крупных университетов он читал лекции о своем предмете по всей Европе. В 1933 году Йозеф в соавторстве со своим наставником Пельнаром пишет первый учебник по эндокринологии.[111] “Он был, я так думаю, довольно знаменитым человеком”, – начав было перечислять заслуги деда, Вацлав останавливается и глядит в окно, как будто надеясь отыскать слова в вечернем плотном потоке транспорта. Когда зажигается зеленый и машины возобновляют движение, Вацлав следует их примеру: “Он был одним из первых, кто всерьез попытался внедрить научные принципы в медицине… Он опубликовал много научных работ”. Посреди всех его забот у Йозефа как-то находилось время и для того, чтобы управлять санаторием в пражском районе Подоли. Поскольку он был таким известным врачом и бегло говорил на немецком, французском и английском, его услуги пользовались большим спросом у множества богатых и влиятельных иностранцев. Одним из таких людей стал Альберт Геринг.