Харват просидел в Панкраце девять дней, после чего его вместе с другими заключенными погрузили на поезд в Дахау.[129] Основанный в 1933 году председателем полиции Мюнхена Генрихом Гиммлером концентрационный лагерь Дахау стал важным инструментом нейтрализации антинацистских элементов и тотальной нацификации немецкого общества. Поскольку Дахау был предназначен в основном для политических заключенных, условия там были несколько лучше, чем в остальной системе нацистских концлагерей. Но и там заключенных ждала жизнь, состоящая из пыток, рабского труда, болезней, “селекции”, недоедания и казней без суда и следствия. Как описывает тамошние условия один бывший заключенный Дахау, “во время работы движения становились неустойчивыми, у многих из рук выпадали инструменты – в нашей группе за такое полагался удар прикладом. Другие срывались с лесов, тащившие шпалы спотыкались, падали на рельсы и попадали под колеса поезда”.[130] К счастью, Харвату не пришлось долго терпеть такую жизнь, поскольку его перевели в блок для “специальных” заключенных, и это уберегло его от почти верной смерти во время каторжных работ.

27 сентября 1939 года Дахау был временно превращен в тренировочный лагерь для дивизии СС “Мертвая голова” – элитного подразделения СС, состоящего из бывших лагерных охранников. Это означало, что всех заключенных должны были перевести в Маутхаузенский, Флоссенбургский или Бухенвальдский концлагеря. Новым пристанищем Харвата стал Бухенвальд.

В момент прибытия Харвата Бухенвальд был охвачен эпидемией дизентерии и кори.[131] Никогда не забывавший о врачебном долге независимо от пациента или обстоятельств, Харват вместе с некоторыми другими чешскими врачами сумел предотвратить эпидемическую катастрофу, наладив упорядоченную систему гигиены и лечения. В одном случае он спас целый эшелон польских евреев, сделав им всем прививки от кори. “И еще он мне рассказывал, что даже немецкие врачи оценили его усилия, потому что, понимаете, он спас их от лишней работы и лишних беспокойств”, – вспоминает Вацлав и начинает смеяться, снова ища утешения в своем мрачном юморе. Харват играл роль лагерного врача следующие два месяца, пока не был чудесным образом освобожден 23 ноября 1939 года вместе с другим врачом, имевшим ту же фамилию. Сидя в поезде, идущем из Дрездена в Прагу, оба истощенных Харвата недоумевали, что же было причиной этой удивительной перемены участи.

“Вдруг я услышала, как кто-то очень громко рыдает в коридоре. Мы тогда все еще держали горничную. Я вскочила с постели, и моя первая мысль была: “Папа умер!” – вспоминает Иржина Рейхолвова. – И я побежала босиком, в пижаме прямо в прихожую. А там были мама и горничная, и обе рыдали. И собака скакала вокруг и лаяла. И там же был мой папа в чужой одежде. Он был очень худой. Наша горничная, бывшая с нами одиннадцать лет, его не узнала. Когда он позвонил в дверь, она открыла и спросила: “Что вам нужно?” И он сказал: “Славка, ты что, меня не узнаешь?”.[132] Судя по рассказам всех, кто видел Харвата после заключения, горничную не в чем было обвинить. Как поясняет Вацлав, “у меня есть – как бы сказать – что-то типа скульптуры… статуэтки, которую сделал один из его друзей, один из заключенных… И по этой статуэтке хорошо видно, какой он был тощий. Его нос… у него не осталось лица, понимаете!” Харват был свободен, но почему, вернее благодаря кому, все еще оставалось загадкой.

* * *

Я узнал о деле Харвата из британского документального фильма о жизни Альберта. Из интервью с Иржиной Рейхоловой и Кристин Шоффель,[133] дочерью близкого друга Альберта Эрнста Нойбаха, становится понятно, что, по мнению авторов фильма, за Харвата заступился именно Альберт Геринг. “Он нашел именные бланки своего брата Германа Геринга и написал письмо за подписью Германа Геринга коменданту лагеря в Дахау о том, что тот должен освободить доктора Харвата. Единственная сложность – когда начальник лагеря увидел это письмо, он не знал, что делать, потому что в то время в Дахау было два доктора Харвата, так что он отпустил обоих”, – так излагает историю Кристин Шоффель. После Шоффель и нескольких тактов торжественной музыки в кадре появляется Иржина Рейхолвова, описывающая возвращение отца, – подразумевается, что семья Харвата придерживается такого же мнения.

У меня не было оснований сомневаться в этой истории, поскольку во время моего визита в национальные архивы в Вашингтоне я узнал, что имя доктора Харвата стоит под номером шесть в “списке тридцати четырех”. Потом в Германии мне удалось достать журнальную статью самого Эрнста Нойбаха под названием Mein Freund Göring. Учитывая, что Кристин слышала историю от своего отца, было неудивительно, что статья подтверждала рассказанное ею на камеру – за исключением одного небольшого обстоятельства. Нойбах, знавший историю от самого Альберта, дает понять, что Альберт не брал у Германа его личных бланков и не подделывал его подпись. Нет, он просто использовал бумагу с “семейной фамилией и гербом” и подписал письмо просто “Геринг”.[134] Если так, то эта хитрость Альберта была на грани гениальности. Формально говоря, он не нарушал никаких законов, не выдавал себя за другого и мог избежать обвинения в пособничестве, если бы это дело кто-то стал расследовать. Будучи членом семьи Герингов, он имел полное законное право использовать семейные бланки и подписываться фамилией Геринг. Как понимать это письмо, было делом лагерного коменданта – история гласит, что он принял письмо за адресованное ему грозным высокопоставленным лицом, а вовсе не хитрым младшим братом этого лица.

В конце концов, добравшись до Чешского государственного архива, я обнаружил протокол допроса Альберта, составленный чиновником чешского министерства внутренних дел и датированный 17 декабря 1946 года. Альберт констатировал: “В какой-то момент, который я теперь не могу точно вспомнить, жена профессора университета Йозефа Харвата и доктор медицины Блазил, который также лечил мою жену, связались со мной и попросили меня помочь в деле ее мужа… Я написал начальству лагеря и добился освобождения профессора Харвата”. В тех же показаниях Альберт схожим образом утверждал, что помог сыну другого выдающегося чешского профессора, доктора Дивиша. Альберт написал: “Сын университетского профессора Дивиша был арестован во время студенческих волнений в 1939 году, после чего отправлен в концентрационный лагерь в Бухенвальде. В этом случае я также обратился к начальству лагеря и добился его освобождения”.[135] Профессор Дивиш фигурирует в “списке тридцати четырех” под номером семь.