– Тебе какая разница? – чуть ли не весело спросила Мери, наконец повернувшись к нему. – Или ты, морэ, как собака на сене – сам не ам и другим не дам?

– Дура!!! – взорвался он.

Мери медленно встала, не сводя с него взгляда. Вскочил и Семён, загораживая ей дорогу.

– Пропусти, – хрипло, почти с ненавистью потребовала она. – Пропусти, не драться же мне с тобой. Помнишь, я тебе жаловалась, что не могу человека в лицо бить? Так за два года всякое было, я выучилась! Справиться я с тобой, конечно, не справлюсь…

– Так бей, в чём дело-то? – сквозь зубы разрешил Семен. – Погляжу, чему выучилась! Не бойся, не отвечу!

– И ответишь – не испугаюсь! – чёрные, полные слёз глаза смотрели в упор. – Меня Дина полгода стращала, что таборный муж меня будет кнутом бить, так что я уже пуганая!

– Совсем с ума сошла? – хрипло спросил Семён, беря её за плечи. – Если я тебя пальцем трону – руку себе потом отрублю!

Мери вдруг как-то разом обмякла в его руках, закрыла глаза – и по её лицу побежали дорожки слёз.

– Пусти меня… – судорожно сглотнув, попросила она. – Пусти, ради бога. Знаешь… я весь этот год только одного у Бога просила – чтобы ты живым остался. Я ведь видела, знаю… всю эту войну я видела. И мёртвых в госпитале видела, и раненых… Но я всё равно просила и молилась – пусть только будет живой… Ты вот и пришёл. – Мери всхлипнула, медленно перекрестилась. – И мне не нужно больше ничего, правда. Могу и в самом деле замуж выйти, пока парни снова не передрались: дед Илья уж разнимал, на весь табор ругал и их, и меня… – Она протяжно всхлипнула, вытерла нос… и вдруг решительно пообещала: – А Симку я всё равно выпилю! Придумаю что-нибудь и к тому кишинёвцу её отпущу, хоть убейте вы меня потом все! Потому что не ваше это дело, – с кем нам жить и от кого терпеть! Сами разберёмся! И ответим за всё сами! Вот так, мой разбрильянтовый! А ну, пусти меня!

Она освободилась из рук Сеньки, вытерла рукавом слёзы, улыбнулась – спокойно, ясно, без капли издёвки или злости. И, не оглядываясь, пошла по серебристой траве прочь, к темнеющим в степи палаткам табора.

Семён стоял неподвижно, как заворожённый, глядя на то, как тонкая фигурка удаляется от него, то выходя на лунный свет, то теряясь в полосе тени. Снова повторившееся, чуть слышное шуршание в стожке сена вывело его из этого оцепенения, и он, шёпотом выругавшись, припустил вслед за Мери. Но она, едва услышав его шаги, понеслась по степи так, что на какое-то мгновение Семён даже испугался, что не догонит.

Догнал, конечно. Сграбастав в охапку, прижал к себе. И, уткнувшись лицом в рассыпавшиеся, пахнущие степной травой и дымом волосы, хрипло сказал:

– Меришка, будет тебе уже… Я ведь знаю, отчего ты так. Что, думаешь, совсем башка пустая, не смыслю ничего? Ну, что бы я тебе тогда говорить стал?! Что испугался раклюшку за себя взять?! Что бы ты тогда про меня подумала?!

– Почему ты совсем ничего мне не сказал? – горько, растерянно спросила Мери, отворачиваясь и не вытирая бегущих по щекам слёз. – Почему, Сенька, почему?! Я же тебя тогда любила, и ты это знал.

– Тогда, стало быть, любила? – Семён тщетно пытался поймать её взгляд. – А сейчас что ж?..

– Отвяжись! – Сердито сопя, она изо всех сил упёрлась руками в его грудь, но какое там…

– Меришка, да послушай…

– Мама дзаглэ!!! – Маленький, неожиданно крепкий кулак вдруг с размаху ударил Семёна по лицу. Боль ослепила, тёплая кровь хлынула из носа на рубаху. Мери, потеряв равновесие, неловко схватилась за плечо Семёна, мгновение они смотрели друг на друга… А потом глаза девушки сделались круглыми от ужаса, и она стремительно повернулась в сторону шатров. Над ними уже слегка светлело, занималось розовым светом на востоке небо, но табор по-прежнему спал, и ни одной цыганки ещё не было видно.

– Го-о-осподи… – простонала Мери, оседая в руках Семёна и без всякого изящества плюхаясь в мокрую траву. – Господи… Да что же это такое… Да уйди же ты наконец, ирод, с глаз моих… до чего довёл… Слава богу, что никто не видел, а если бы?!

Семён невольно передёрнул плечами, шмыгнул носом, унимая кровь. Не глядя на Мери, проворчал:

– И она ещё голосила, люди добрые, что я её кнутом бить буду!.. Ну, довольна, ведьмища, полегчало тебе?

– Не твоё дело, – сухо сказала Мери, отворачиваясь. Но он молча обнял её, и отстраниться она уже не смогла. Дыхание комом встало в горле от знакомого запаха полыни и лошадиного пота, самого лучшего запаха на свете, который больше года мерещился ей по ночам. Сильные руки стиснули её плечи, и она разрыдалась тихо и отчаянно, приникнув щекой к твёрдой, широкой груди, слушая сквозь собственные всхлипы удары его сердца под рваной рубахой.

– Слушай, ну их к чёрту, цыган с этой свадьбой ихней… – прошептал Семён ей на ухо. – Всё равно мы с тобой навсегда… Пойдём прямо сейчас… А утром принесём рубашку твою, все увидят, и… Чего «нет»?! Да почему?! Меришка! Ну, хочешь свадьбу – чёрт с тобой, сделаем! Хоть завтра! Дед согласится!

Мери, всхлипывая, через силу освободилась из его рук. Глухо сказала:

– Прости. Я не могу.

– ЧЕГО?!! – заорал Семён на весь табор, потеряв последнее самообладание. – Да ты издеваешься, что ли, чёртова кукла?!

– Не кричи. – С минуту Мери молчала, глядя через плечо Семёна в степь. – Пойми, пока Симка… пока у неё такое горе… ну что же я буду за подруга, если выйду за тебя замуж и буду на свадьбе счастливая сидеть… А она в железах на нашем празднике спляшет, да?!

Семён опустил голову. И умолк надолго, шевеля носком сапога мокрую траву. Молчала и Мери. А над степью, светлое, ясное, уже поднималось солнце, и ночные тени бежали прочь, к речному обрыву. Роса искрилась, дымился, исчезая, туман под ещё низкими лучами. Таяла, становилась блёкнущим пятном луна в очистившемся от облаков небе, на котором обозначились верхи цыганских шатров.

– Что ж, как знаешь, – сказал наконец Семён, коротко взглянул на Мери и зашагал прочь. Девушка, закрыв лицо руками, медленно опустилась на траву. С минуту сидела неподвижно, маленькая и сгорбленная. Затем поднялась, решительно вытерла лицо рукавом и пошла следом за Семёном.

Стожок сухой травы зашуршал у неё за спиной, но Мери уже не услышала этого. И не увидела, как из кучи прошлогоднего сена осторожно поднялись две головы: одна – повязанная синим платком, другая – со взъерошенной сивой бородой.

– Ну, что там, Илья?

– Ушли, вставай… И наш балбес, и девочка уже убежала. – Дед Илья выпрямился во весь рост, подозрительно осматриваясь по сторонам и стряхивая сено с рубахи. Рядом, покряхтывая, встала на колени бабка Настя.

– Ну вот… Говорила я тебе?

– Что говорила-то? Дуры вы все до одной, что молодые, что старые! Только я обрадовался, что замирились… Глядь, а они опять распихались-разбежались! Не доживу я эдак до свадьбы ихней! Чего ей опять не слава богу, Меришке твоей? Мало того что она ему по носу вмазала, аж звон пошёл?!