Приходит подросток домой, обувь раскидал.

Мать ему вслед кричит:

– Ну что ты опять обувь посередине коридора оставил, нет бы за собой убрать!

– Мама, как ты меня достала!

– Когда я тебя успела достать. Я тебя за сегодня увидела первый раз. Ты утром спал, когда я уже уходила.

А она его действительно уже целый день достает. Ребенок целый день ругается с мамой, только не с той, которая ему вслед кричит, а той, которая у него внутри сидит. И ее не пошлешь, из себя не выбросишь. Поэтому приходится огрызаться на первую.

Чем больше идеальных стереотипов засунули в семье, тем стремительнее падает авторитет родителей, тем сложнее с ними отношения.

В самых идеальных учительских семьях дети такие бывают, что детская комната милиции отдыхает. Потому что родители-учителя по наивности пытаются обучить самому лучшему и запихивают в голову такие идеалы, которые идут вразрез с реальностью.

А ведь ребенок сам не понимает, почему он свою мать слышать и видеть не может, почему он на нее такую агрессию выплескивает. Она как заноза.

Но чем больше подросток сопротивляется, тем родитель дальше усиливает контроль. В ответ у ребенка начинается не просто негатив, а протест. И он начинает делать назло. «Ах, курить нельзя, сейчас назло пойду и накурюсь», или «Сексом заниматься нельзя, значит, сейчас пойду первому встречному отдамся».

Но есть одно большое но! Реальная мама не знает, какие протесты выкидывает ее чадо, а вот внутренняя знает все. Поэтому что наступает после преступления? Правильно, чувство вины.

Вывод: мы воспитаны на внутреннем контролере. Чуть что, и он сразу вопит: «Это нельзя, и это нельзя, а это тем более нельзя. Кто тебе сказал, что можно?» А запретный плод сладок. Сначала набедокурим, а потом спасаемся, как умеем. Некоторые поэтому даже не помнят, что натворили.

Реальная роль родителя – подготовить свое чадо к выживанию в этом мире. Чем мягче вы это сделаете, тем лучше.

Как-то мне сын сказал:

– Я больше не буду играть на пианино!

Я ему в ответ:

– Замечательно! Пошли со мной!

– Куда?

– Бери тряпку, ведро воды и пойдем мыть подъезд!

Он на меня смотрит удивленно. Я ему:

– Понимаю, ты пока выжимать не можешь, у тебя силы не хватает. Давай, ты мочишь тряпку, я выжимаю.

Так мы вымыли весь этаж. Это надо было прочувствовать. Затем сын меня спрашивает:

– Папа, а зачем мы подъезд моем?

Я ему говорю:

– Сына, мне тебя надо быстро приготовить. Я старый, больной и могу умереть в любой момент. А как ты кормиться будешь? Подъезд вымоешь, тебе кто супчика нальет, кто еще что-то.

– Папа, а если я играть на пианино буду?

Потом мы пришли в ресторан. Я сыну показываю:

– Здесь сидит дяденька, он на синтезаторе играет, ему денежки кладут.

– И сколько?

– Двести рублей за песню.

– О, я пять песен знаю.

– Сына, платят не за те песни, которые ты знаешь.

– А за что?

– Платят за те песни, которые другой хочет. Если ты их знаешь, тебе заплатят.

– А-а-а-а… Не, папа, я, наверное, буду музыкой заниматься.

Теперь, когда он двойку получает, я его не ругаю, а говорю:

– Сына, молодец! Не вырастешь умным, вырастешь сильным. Компьютер выключается, и пока ты двести раз не отожмешься, он не включится.

Он счастливый.

Главное, не чувствовать перед ребенком себя виноватым. Если чувствуете, подойдите и извинитесь.

Извинение – не унижение!

Извиняться – вовсе не значит унижаться. Только горделивая душа чувствует унижение, и гордыня лечится унижением. Человека практически унизить нельзя.

У меня был один знакомый. Как-то в годы перестройки приходит к нему на консультацию новый русский. Он объясняет ему, что у него гордыни выше крыши. Новый русский ему говорит:

– Слышь, что ты мне мозги скипидаришь. Ты мне дай пощупать, что такое гордыня. Дашь пощупать, тогда заплачу.

Мой знакомый встает перед ним на колени, достает носовой платок и протирает его обувь, а потом отдает ему платок и говорит:

– На, повтори! То, что тебе мешает, это и есть гордыня.

Степень гордыни показывает степень унижения. Человека можно поставить на колени, можно избить, но унизить нет. Если мы чувствуем унижение, значит, у нас гордыни больше, чем положено. В животном мире собака никогда не задерет щенка. Потому что он на землю падает, пузо открывает, он беззащитен и сдался. Поэтому, если можно унизиться, но при этом не чувствовать себя униженным, – это замечательное оружие.

Как-то я с сыном поехал кататься на горку. Сын раз прокатился, еще раз. А рядом такая компания лыжников веселая. И один из нее очень выпендривается. Мне сразу нехорошо стало. Как только дело касается моего сына, у меня сразу вскипает. Я спрашиваю у своего знакомого:

– А есть где-нибудь горка для санок?

Он говорит:

– Нет, только эта.

– А для лыжников?

– Весь лес!

– А чего они здесь?

– Ну, они здесь выпендриваются.

Я чувствую, что мне уже сильно нехорошо. И вдруг у меня мысль: «Сейчас бы этому лыжнику наждачку под одну лыжину подсунуть». У Бога великое чувство юмора. Только подумал, только захотел, вижу – какие-то пацаны, лет десяти, тащат санки. И этот лыжник цепляется лыжиной за санки. А дальше все, как я представлял. Он кубарем полетел. Пацаны извиняются. А он:

– Я сейчас палкой вам глаз выткну!

У меня в душе столько всего сразу поднялось. Хотелось втоптать его обратно в снег. Я себя успокоил. Пошел дальше.

И вот мой сын скатился с горки, смотрю, к нему какая-то тетка подходит. Жена говорит:

– Иди, разберись, видишь, на него кто-то ругается.

Я говорю:

– Ой, с женщинами лучше не связываться!

Она мне отвечает:

– Это не женщина.

Чувствую, я уже бегу. Все на меня смотрят. Стоит этот лыжник в серебристом костюмчике и нравоучения моему сыну читает. Я понимаю, что сейчас я его сломаю пополам. Но вдруг я вспоминаю того самого щенка и, не добегая до него, падаю на колени и на весь лес ору:

– О, великий, скажи, куда нам убрать наших детей, чтобы они не мешали тебе кататься!

Если бы этот лыжник умел бегать задом…

Вся его команда сразу собралась и уехала.

Поэтому умение унизиться и показать, что тебя это не унижает, очень хорошо действует. Я это называю «щенячкой». Это даже лучше, чем самоутверждение.