Она смеется, и от этого знакомого смеха я так начинаю скучать по ней, что у меня схватывает сердце.

– Миа, тебе нужно подняться на новый уровень игры, если ты хочешь вернуть секс в ваши отношения.

– Я понимаю. Не могу себе даже представить, что ему захочется снова до меня дотрагиваться. Даже тот ненормальный сексуальный кролик на батарейках, которого ты подарила мне на двадцать один год, наверно, не стал бы меня трогать.

Но смех смехом, а мой страх снова возвращается, он заполняет мои вены, сердце начинает громко стучать, а конечности дрожать. Да уж, мой мир перевернулся с ног на голову.

– Харлоу? Что я здесь делаю? Неужели это все ужасная ошибка?

Проходит целая вечность, пока она отвечает, и я только молю небеса, чтобы она не уснула там, на другом конце провода. Однако когда она начинает говорить, голос ее звучит бодро, сильно и уверенно, как раз так, как мне было нужно:

– Забавно, что ты спрашиваешь меня об этом сейчас, Миа. А еще забавнее, что ты сомневаешься, не ошибка ли это, в то время как я мысленно все время восхищенно даю тебе пять.

– Что? – Я вытягиваюсь на диване.

– Когда ты не захотела аннулировать брак, я была чертовки зла, я была в ярости. Когда ты разводила все эти сопли по Анселю, я думала, что ты спятила и что ладно уж, пару ночей можно позволить тебе полюбоваться на его ямочки. А потом ты взяла и улетела в Париж на все лето. Ты обычно не совершаешь безумных поступков, Миа, поэтому мне просто пришлось признать, что ты действительно нашла что-то стоящее и куешь железо, пока горячо. – Она помолчала и добавила: – Я полагаю, тебе с ним весело.

– О да, – признаю я. – Очень весело. Было. Пока я не начала истекать кровью в самолете и блевать в подставки для зонтов.

– Ты устроила себе приключение и не собираешься останавливаться, – говорит она, и я слышу, как шуршит простыня под Харлоу, когда она ложится на бок и сворачивается калачиком. – И почему бы и нет? Я очень горжусь тобой и надеюсь, что ты с толком проведешь время.

– Мне страшно, – признаюсь я слабым голосом.

Она напоминает мне, что у меня есть сбережения, что мне двадцать три года. Что я не обязана делать ничего, что мне не нравится, впервые за… всю мою жизнь.

– Речь ведь не идет о том, чтобы трахаться с Анселем все лето напропалую, – говорит она. – То есть я имею в виду, можно ведь заняться и другими делами, а не только беспокоиться о том, что он там себе подумает. Выйди из дома. Иди и съешь макарун. Или несколько макарунов. Выпей вина, только не сейчас, потому что я официально запрещаю тебе блевать до сентября. Иди и набирайся опыта.

– Я не знаю, с чего начать, – признаюсь я, глядя в окно.

Мир, который открывается за нашей узкой улочкой, кажется огромным, зеленым и голубым. Я могу видеть на мили вперед: собор, холм, крыши домов, которые, я точно знаю, я видела на картинках. Крыши черепичные и медные, отливающие золотом, и каменные. Даже из окна маленькой квартирки Анселя я вижу, что нахожусь в самом прекрасном городе на свете.

– Сегодня? – Она задумывается. – Сегодня суббота, июнь, так что везде будут ужасные толпы. Так что Лувр и Эйфелеву башню оставь на потом. А сейчас отправляйся в Люксембургский сад. – Она громко зевает. – Завтра все мне расскажешь. А я пошла спать.

И она отключается.

* * *

ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ что-то более сюрреалистичное, чем все это, клянусь. Я ем около окна, любуюсь видом, а затем иду в маленькую, отделанную кафелем душевую, где моюсь, тру себя мочалкой, намыливаюсь и смываю и снова намыливаюсь, пока каждый сантиметр моего тела не начинает скрипеть от чистоты. Когда я выхожу из душа и пар начинает оседать, до меня доходит, что я не могу сейчас пойти домой и взять там вещи, которые я забыла. У меня нет фена, нет утюга. И я не могу встретиться вечером с девочками и поболтать с ними обо всем. Ансель ушел на весь день, и я понятия не имею, когда он вернется. Я одна, и впервые за пять лет мне придется влезть в свои сбережения, а ведь я с гордостью все это время наблюдала, как растет мой счет: вся зарплата за работу в кофейне, где я подрабатывала во время учебы в колледже, шла на этот счет, на этом настояла мама. А теперь это даст мне возможность провести лето во Франции.

Лето. Во Франции.

Отражение в зеркале шепчет: «Что, черт возьми, ты делаешь?» Я прикрываю глаза, включаю внутренний автопилот.

Нахожу свою одежду, Ансель освободил место для моих вещей в шкафу и ящиках.

Ты замужем.

Расчесываю волосы. Моя косметичка лежит неразобранная в одном из ящиков в ванной.

Ты живешь со своим мужем в Париже.

Я начинаю открывать замок входной двери запасными ключами, которые Ансель положил для меня прямо рядом с небольшой стопкой евро.

И долго пялюсь на незнакомые купюры, силясь преодолеть беспокойство от того, что он оставил мне деньги. Это очень сильная реакция, мой желудок реагирует спазмом на мысль о том, чтобы жить за счет кого-то другого, кроме моих родителей, и я откладываю это в сторону до того момента, пока Ансель не вернется домой и мы наконец не сможем поговорить нормально, без необходимости держать мою голову над унитазом.

В Лас-Вегасе и потом в Сан-Диего мы были на равных. По крайней мере, в гораздо большей степени, чем сейчас. Мы оба были в отпуске, оба свободны и беззаботны. Потом я должна была отправиться в институт, он вернуться на работу и к своей жизни в красиво обставленной квартире. А сейчас я – только что окончившая колледж девица без четких планов на будущее, девица, которой нужно показывать дорогу к метро и оставлять мелочь около двери.

Я кладу деньги на место и иду по узкому коридорчику к лифту. Он крошечный, когда я захожу, в нем остается едва ли по два фута свободного пространства по сторонам от меня, и я нажимаю кнопку со звездочкой и цифрой «один». Лифт рычит и трясется, идет вниз, его шестеренки и подшипники скрипят и гремят у меня над головой, пока наконец он не касается земли и не останавливается со страшным скрежетом.

На улице шумно и ветрено, жарко и суетно. Улицы узкие, тротуары вымощены булыжником и брусчаткой. Я останавливаюсь на углу, где узкая дорога превращается в широкую полноводную реку из машин. Тут есть пешеходные переходы, но, судя по всему, не действуют никакие правила дорожного движения. Люди идут через дорогу, не глядя по сторонам. Машины гудят так истошно, что у меня перехватывает дыхание, но никого, кроме меня, похоже, ничего не беспокоит. Они просто гудят и едут дальше. Никаких строгих рядов машин, просто поток автомобилей, которые останавливаются и снова мчатся вперед, оглушительно сигналя, по одним им понятным правилам. Уличные торговцы предлагают выпечку и яркие бутылки газировки; люди, одетые в костюмы и платья, джинсы и спортивные штаны, текут мимо меня, как будто я камень, торчащий посреди реки. Язык этой толпы напевный и быстрый… И совершенно непонятный для меня.