— От‑откуда ты знаешь? — охнула она, начиная чувствовать головокружение от танца и от близости не Поля, а другого мужчины. Взгляд ее искал мужа из‑за плеча Берри. Они с Алексис сидели за баром, и Поль казался удовлетворенным ее обществом.

— Давай ускользнем сейчас и поговорим, — тянул ее за собой Берри. — Пока внимание твоего мужа целиком поглощено соблазнительной Алексис.

— Я‑я… не должна… — она боялась, и все же разговор наедине ей тоже был необходим. Но это вряд ли возможно, здесь, в клубе…

Музыка прекратилась, и после объявления выступления кабаре пары разошлись к столикам и нишам. Свет снова померк, музыка тихо заиграла, и из‑за занавеса показалась тоненькая танцовщица в прозрачных шароварах и сверкающем бюстгальтере. Она вышла на середину сцены, где закружилась в рубиновом свете прожектора, как стрекоза посреди пламени.

Домини стояла в тени рядом с Берри, и сердце ее бешено колотилось от его близости, а танцовщица подняла над головой смуглые руки и застучала кастаньетами. Темп музыки ускорился, она начала танцевать, своей гибкой грацией завораживая зрителей, как богиня‑змея. Щелчки кастаньет звучали, словно стук друг о друга раковинами в языческом гроте. Завеса времени раздвинулась пока она танцевала, прыгая и выгибаясь назад так, что длинные черные волосы мели пол. Казалось, в гавани стояли венецианские галеры, и вооруженные капитаны были ее зрителями. В этой живописной комнате снова танцевала Телетуза, все взгляды жадно следили за каждым ее движением, и двое, находившиеся в тени, легко выскользнули в стеклянные двери, открывавшиеся в сад, мужчина тянул за собой женщину, и она не могла противиться.

— Идем сюда, за деревья. — Берри втащил Домини в тень и аромат листвы. — Боги видят все, — процитировал он с насмешкой.

— Не надо! — Вздрогнула Домини одновременно и от его слов, и от прикосновения, когда он обнял ее у переплетения плюща. — Я должна вернуться, когда кончится музыка, — неловко сказала она.

— Боишься мужа? — Голос его звучал от ревности сердито.

— Нет, не в этом дело.

— В чем же тогда, в его дьявольском очаровании? Перед ним ты не смогла устоять? — Он больно ухватил ее за плечи. — Я должен узнать, почему ты вышла за Стефаноса. Почему, Домини, когда мы понимали друг друга… без слов понимали, что однажды поженимся?

— Однажды, Берри? — Улыбка ее была полна боли. — Уехал и ни разу не написал. Я думала, ты давно забыл меня.

— Это не правда. — В его голосе звучала самоуверенность. — Мы связали друг друга клятвой в вечер накануне моего отъезда, и ты знала, я говорю совершенно серьезно, обещая вернуться. Ты была такой юной, Домини, такой беззаботной и свободной, а мне надо было многого добиться, пока свободен, до нашей женитьбы. Я хотел запечатлеть на холсте то, что такие мастера, как Роден, создали из камня, и мне необходимо было полное одиночество на время работы.

— Тебе удалось добиться этого, Берри? — Домини смотрела в лицо, освещенное звездами, а пальцы мяли сладко пахнущие цветы плюща, к которому он прижимал ее… так, чтобы их было трудно увидеть.

— Я побывал во многих местах, — сказал он, гладя ее по щеке кончиками пальцев, — и здесь, в Греции, обнаружил такое изумительное освещение, что не могу остановиться и не рисовать. Гора Ида и пещера Зевса, как злой глаз. Смуглые рыбаки из Накси. Прекрасные, зловещие крепости Родоса. Греки верят, люди — это глина, обожженная в пламени; они лицом к лицу сталкивались с пропастью души, и все это необходимо мне для работы и для нас, Домини. Для нас.

Молчание между ними стало еще напряженнее от музыки Телетузы, ее ритм казался исполненным боли и страсти.

— Ловить в клетки птиц было всегда любимым занятием греков. — Берри коснулся ее волос. — И они всегда любили дикий мед.

— Так ты определяешь мой брак? — Пульс на ее шее бешено бился.

— Ты несчастлива с этим человеком. Я знаю! Я видел твои глаза, они мерцают, как сапфиры, когда ты счастлива.

— Счастье — это не вся жизнь, Берри.

— Так же, как и вино, и песни, и любовь, — Он взял ее за подбородок и грубо добавил:

— Слезы и поцелуи сделали тебя еще прекраснее, чем я помню. Что у тебя с этим мрачным греком — любовь или ненависть?

— Я могу сказать только, что он стоит между тобой и мной, Берри. Я принадлежу ему. Он мой муж.

— А знала ли ты хоть одно счастливое мгновение с тех пор, как он стал твоим мужем? — Голос его резал слух.

— Да… ты кажешься потрясенным, Берри, как будто это совершенно невозможно. — Она рассмеялась, и в смехе ее чувствовалась нотка горечи. — Он не чудовище. Поль умеет заставить женщину чувствовать себя… почти богиней в его объятиях.

— И что же, ты вышла за него ради секса? — пальцы Берри больно ухватили ее за руки. — Поцелуи Аполлона?

Ее глаза закрылись от причиняемой им боли, и от физической, и от внутренней, вызываемой сознанием, что она не может рассказать ему правду о своем замужестве. Любовь к семье — глупость, он сказал это ей давно. И ты должна вырвать ее из своего сердца, иначе она тебе дорого обойдется. Он мог так говорить, ведь у него не было семьи, он вырос в приюте. Дядя Мартин и Дуглас были ее семьей с раннего детства.

— Нам надо идти в зал, — сказала Домини, снова чувствуя страх, боясь рассердить своего такого непонятного ей мужа. — Музыка уже не играет, зрители аплодируют.

Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее на расстоянии нескольких дюймов от своих губ.

— Сначала поцелуй меня, Домини, — заявил он. — Обстоятельства дают мне право на такой штраф.

— Нет, Берри… — сердце ее билось в горле, она пугалась каждого шороха, каждой тени, с каждой секундой, проведенной с ним, ее беспокойство усиливалось. — Ты будешь на вечере завтра. Тогда мы увидимся и потанцуем.

— Домини, дурочка. — Его низкий смех и теплое дыхание коснулись ее лица. — Мы с тобой никогда не сможем стать друзьями… нам предназначено быть гораздо ближе друг другу.

— Что было предназначено раньше, теперь не имеет значения, — с отчаянием воскликнула Домини. — Мы не похожи на тех невинных детей, которые ухаживали друг за другом на киле перевернутой лодки на пляже Найтли. Девочки с «конским хвостиком» и беззаботным взглядом больше не существует… разве ты не видишь этого? Вместо нее существует Домини Стефанос.

— Нет, милая знакомая все еще здесь, — настаивал он, — и стала еще привлекательнее, обретя какую‑то таинственность. Будь же взрослым человеком, Домини. Если ты думаешь…

— А если ты думаешь, что я могу жить в воображаемом мире и притворяться, будто Поль не существует, ты очень ошибаешься, Берри. — Она встретила его взгляд, по‑настоящему рассердившись. — Он — грек и очень властен, и ничто не может изменить того обстоятельства, что я вышла за него замуж.

— Значит, ты — его вещь, да? — грубо спросил Берри. — Если бы ты знала, что значит для меня… воображать тебя в его объятиях!