и существующих на тот момент технико-экономических возможностей. И низкий поклон тем людям, которые жили и трудились в той конкретной реальности не только ради собственного блага, но и во благо всей нашей Родины, переживавшей такой сложный и противоречивый период своего существования.

Вполне вероятно, что сам посёлок Вилюй существовал ещё задолго до основания здешнего колхоза. Так, на Летнике, правом берегу протоки Вилюйки, практически все жилые домики (их там вообще было совсем немного) напоминали скорее временные строения-полуземлянки, сложенные из чего попало (в стенах попадались даже фрагменты смолёных бортов кунгасов и отшлифованного прибоем плавника) и по окна обложенные дёрном. Был даже один покосившийся каркасный барак, явно построенный лет пятнадцать тому назад и разделённый на три или четыре отдельные квартиры. В одной из этих квартир жила семья моего друга-одноклассника Вовки Марасанова. А из явных новостроев были здесь только два дома: в большом доме, сложенном из пилёного бруса, с торчащей из пазов венцов рыжей паклей, был магазин, заведовал которым старший из братьев Варенниковых (младший работал в разное время то в одной из рыбацких бригад, то в рыбкоопе); а в маленьком, обшитом крашеной вагонкой, находилась почта, и там же жил единственный её работник. В летнее время, когда в село приезжала кинопередвижка, на стене магазина закреплялся белый киноэкран, и, как только зажигались звёзды, жители села, устроившись на чём попало, становились кинозрителями. А домик почты стоял напротив устья реки-протоки у почти отвесной скалистой стены сопки, наполовину заросшей скудной растительностью. Верхняя половина, совершенно отвесная, была вообще из серого камня, изрезанного вдоль и поперёк глубокими трещинами, и в этих трещинах роскошными букетиками гнездились красивейшие фиалки. Мы, пацаны, не боясь сорваться со скалы, нередко добирались до этого природного цветника, чтобы принести домой хоть несколько этих чудных кустиков. Мимо почты проходила тропа к пляжику между скал, где обычно высаживались прибывшие катером пассажиры. Там же приставала и большая шлюпка бригады моего отца, работавшая на острове Старичок. И однажды, проводив очередной раз отца на этот остров в океане, я возвращался домой и, не доходя до почты, увидел в буйном кусте шиповника ещё с недозрелыми ягодами самый настоящий жёлто-зелёный сочный огурец. Сначала я подумал, что кто-то из проходящих рыбаков обронил его здесь нечаянно, однако, когда взял его в руку, за ним потянулась из куста длинная огуречная плеть. Самое удивительное было то, что в этом селе никогда не росли огурцы в открытом грунте, а стекла не только для парниковых рам, но и для оконных, взять было просто негде. Но я не стал ломать голову над тем, как попало огуречное семечко в этот куст шиповника и как из него смог вырасти всего один-единственный такой красивый и сочный огурец. Я просто принёс эту свою сказочную находку домой, отдал его не менее меня удивлённой маме и рассказал, где я его нашёл. Мама разрезала огурец пополам, надрезала сердцевинки половинок крест-накрест кончиком ножа, посыпала солью и потёрла их друг о друга. И мы с великим удовольствием тут же съели этот удивительный подарок судьбы. Бывает же такое…

Внизу за магазином, на самом песчаном берегу протоки лежала большая морская шаланда с засосанным в песок килем. Ещё до нашего приезда колхозные рыбаки, некоторые из них были родом из Астрахани и с побережья Чёрного моря, как, например, Максим Варлаков и Фёдор Гурин, потом постоянно работавшие в отцовской бригаде на острове Старичок, пытались вначале ходить на этой шаланде под парусом и ловить рыбу в прибрежных океанских водах. Но опыт, видно, оказался неудачным, да и вскоре появились более крупные парусно-моторные кавасаки, более маневренные и удобные для ярусного рыболовства в прибрежных водах. Вот и осталась шаланда забытой на берегу протоки Вилюйки с накренившейся высокой мачтой и длинной реей без паруса, лежащей у основания мачты одним концом на крыше рубки над маленькой каюткой, а другим – над пустым и открытым небольшим трюмом. И только местные пацаны, купавшиеся летом в протоке и загоравшие до черноты на горячем песке, теперь нарушали покой забытой труженицы моря топотом босых ног на покатой палубе и задорными голосами, играя в просоленных мореходов и рыбаков. В начале протоки, где соединялись вместе два озера-лимана Малый и Большой Вилюи, стояли на катках несколько просмоленных кунгасов, видимо, запасных. С этого места песчаная коса под прямым углом поворачивала прямо на запад, уже образуя берег устья Малого Вилюя. Здесь, ещё сухом, незаболоченном участке берега этого озера, летом держали на привязи всех ездовых собак, имеющихся в селе, которых кормили рыбой, пойманной закидным неводом тут же. А воду для питья каждая собака добывала себе сама, вырывая ямку в песке у привязи.

Между Летником и Зимником лежала полоса заболоченной тундры с прядями ивняка и с ярко-зелёными островками осоки между ними. К Зимнику проходили только двумя путями: понизу, где можно было проехать и на конской упряжке, но в дождливую погоду пешеходу было лучше и не пытаться идти; и поверху, поднявшись по тропе от почты по склону сопки наискосок и дальше над тундрой до самого села. Зимник был застроен в основном аккуратными типовыми одно– и двухквартирными домиками, были небольшие два дома: клуб и начальная школа. В центре села особо выделялись только два здания: правление колхоза с подвешенным над высоким крылечком куском рельса, звоном которого созывали людей на какое-нибудь общее собрание или по случаю тушения пожара, и высокий, с крутой крышей из оцинкованного волнистого железного листа. Этот второй дом был построен кем-то ещё задолго до основания колхоза, и в мою бытность в нём проживали в одной половине старейшие жители села Филиппыч с женой, а во второй – семья Максима и Доры Варлаковых с детьми – маленькими сыновьями-близнецами. Этот дом стоял недалеко от оврага, отсекавшего центральную часть села от северной. По его дну бежал ручей, бравший начало где-то в вершине узкого и длинного распадка на западной стороне высоких и крутобоких сопок, противоположные, не видимые из села склоны которых отвесной каменной стеной обрывались прямо в океан. А устье ручья терялось где-то в осоке и ивняках сырой тундры. Но там, где ещё было видно его резко замедлившееся в низине течение, находились два других так необходимых жителям села колхозных объекта. Один из них был скотный двор, или, как его здесь называли, ферма, где «квартировали», в основном, зимой, пяток разнопородных коровок и бык-производитель, «обслуживающий» всё коровье поголовье села, а также на «ферме» содержалось несколько тягловых лошадок, необходимых для летнего извоза. Вторым объектом была общая сельская баня,