— Папа наверху, — сообщил я, — с ним все нормально. Он уговаривает какого — то психа, который забаррикадировался в комнате.

— Это кто — нибудь из домашних?

Ее вопрос, такой естественный, произвел на меня впечатление холодного душа. Как же я не догадался! Конечно, это должен быть кто — то из домашних. Где была моя голова7! И это, конечно, Рауль. Поэтому именно папа уговаривает его сдаться. Теперь я понял, почему папа был до сих пор так сдержан. Какую тайну он держал в себе?

Я сел на траву и уговорил маму прилечь в шезлонге. Подъезжали все новые и новые машины с разными официальными лицами. А потом, как пчелы на мед, начали слетаться журналисты. Сначала один, за ним другой, потом еще; кто на малолитражке, кто на мотоцикле, кто на своих двоих… Полиция наводила в толпе порядок, призывая присутствующих не шуметь. Один из жандармов, сложив руки рупором, повторял: «Тише, пожалуйста, здесь покойник». Собравшиеся тихо переспрашивали: «А что, кого — то уже убили?»

Эту сцену я, конечно, наполовину придумал, потому что находился далеко и ничего не слышал. Честно говоря, я был ужасно подавлен. Я, конечно, читал в газетах о захватах заложников, о снайперах на крышах, о полицейских, ведущих переговоры с бандитами… Но теперь я сам стал свидетелем такого события и, благодаря своему отцу, оказался в самом его центре. Я тяжело дышал, не в силах справиться с волнением…

Мама вернула меня к действительности.

— Когда же он сможет перекусить?

Что за прелесть моя мама! Она всегда смотрит в корень. Чтобы вести переговоры с сумасшедшим, нужны силы, а отец сегодня только завтракал.

— Возвращайся в гостиницу, — предложил я. — Я тоже скоро приеду.

— Нет. Вдруг я ему понадоблюсь…

Я не мог больше оставаться в бездействии. Поцеловав маму, я обежал замок сзади — эта дорога мне хорошо знакома. Здесь никого не было. Я вошел через черный ход и в кухне увидел Дюрбана, а рядом с ним — молодого человека с бородой и в берете с помпоном.

Дюрбан представил нас друг другу.

— Это Летелье из организации «Юго — Западная Франция». Франсуа Робьон, сын адвоката.

Мы пожали друг другу руки.

— Съешьте бутерброд, — предложил Дюрбан. — Кто знает, сколько все продлится…

— Вам что — нибудь известно?

— Нет. Мы знаем только, что Симон отказывается выходить.

Симон?.. Так это Симон! Как видишь, Поль, я не так умен, как ты думаешь. Я подозревал всех, кроме Симона… Но почему Симон? Такой преданный, верный… Неужели он мог убить хозяина?

— Рауль наверху, — продолжал Дюрбан. — И еще комиссар — он приехал на похороны. Они пытаются убедить Симона, но тот, кажется, совсем потерял голову. У него револьвер, и он стреляет, как только кто — нибудь приближается к двери.

— А мой отец?

— Он тоже там. Они все вместе стараются вызвать Симона на разговор. Как только тот ответит, можно начинать торговаться… Но пока он совершенно не в себе. Он угрожает поджечь дом, повеситься, пробить себе дорогу с помощью оружия и так далее. Словом, говорит всякие глупости. К несчастью, у него, кажется, большой запас патронов.

Летелье сделал себе большой бутерброд.

— Пойду — ка я позову Дельтейла, — сказал он. — Этот паштет до того хорош, что надо и ему попробовать.

Знаешь, Поль, я еще никогда не испытывал такого состояния: как будто я сплю наяву и никак не могу проснуться. Через ряд открытых дверей, словно на сцене, просматривалась анфилада комнат до самого вестибюля. И повсюду стояли или двигались потрясающие персонажи: солдат Службы безопасности с поднятым кверху прозрачным забралом, пожарники, мальчик с венком в руках, который он, видимо, нес к гробу…

— Это от меня, — сообщил Дюрбан. — Недешевый, между прочим, веночек. Ох, и дерут же эти цветочники!

Через холл прошла Ноэми, кухарка, прикрывая рукой пламя свечи. В вестибюле стоял какой — то человек в черном, с орденом на груди и в перчатках — возможно, мэр или депутат. Откуда — то сверху все время слышался шум голосов, то спокойных, то раздраженных.

Я решил сходить за мамой. Здесь ей легче будет ждать. Применив множество разнообразных маневров, я привел ее в кухню, которая теперь больше походила на казарму из — за табачного дыма, обрывков бумаги и затоптанных окурков на полу. На столе стояли бутылки, миска с паштетом, лежал каравай деревенского хлеба. Люди входили и выходили, на ходу обмениваясь репликами: «Ох, и упрям же старик… Пожарные даже лестницу притащили… Одной гранаты было бы достаточно, чтобы уложить его на пол… Цирк, да и только!» Они смеялись, шутили, а моя бедная мама, сидя в углу на табурете, слушала все это. Она даже воды выпить не захотела.

Время от времени в кухне появлялся новый человек, и все бросались к нему с расспросами.

— Ну, что там?

— Он сказал, что объявит голодовку…

Я съел бутерброд с сардинкой. Нервы мои были так напряжены, что хотелось плакать. Ни из — за чего, просто чтобы разрядиться. А в голове все время билась одна и та же мысль: почему Симон убил обоих Шальмонов, которым был предан как сторожевой пес? Неужели Симон тоже был сумасшедшим, как старый Шальмон, как Ролан?.. Да это просто замок сумасшедших!

Часа в четыре Дюрбан сообщил нам, что похороны переносятся на завтра, и что в свете этого нам лучше вернуться в гостиницу. Через некоторое время подошел жандармский лейтенант и попросил покинуть поместье, так как скоро начнется штурм. Представляешь себе, какое впечатление это слово произвело на маму?

Я тоже похолодел от страха., вообразив десятки солдат с ружьями наперевес, яростно штурмующих комнату за комнатой… Впрочем, офицер нас успокоил: его людям не впервые приходилось иметь дело с сумасшедшими.

— А мой муж? — прошептала мама.

— Мэтр Робьон, — уточнил я.

— О! Он проделал огромную работу! — восхищенно проговорил офицер. — Ему удалось успокоить этого несчастного. Но тот все же не хочет выходить, поэтому нам придется вмешаться.

Лейтенант отдал нам честь и принялся выпроваживать из комнаты журналистов. Я взял маму за руку.

— Пойдем отсюда. Опасности для папы больше нет.

— Как он, должно быть, устал! — вздохнула она.

Она не сопротивлялась, и я повел ее к выходу из поместья, то и дело оборачиваясь, чтобы видеть, что там происходит. К окну комнаты Симона на третьем этаже была приставлена огромная лестница. Четыре человека готовились подняться наверх. Шли последние приготовления. Площадка перед входом была пуста, и эта пустота после суеты и шума подчеркивала значение готовящейся операции.

— Это ужасно, — прошептала мама.

Всю эту сцену освещало яркое послеполуденное солнце; весело щебетали птицы… Пройдя через парк, мы вышли к стоянке.

— Отец оставил машину здесь.