— Капитан велел убираться к чертовой матери со своими байками, — сообщил ночной караульный, стараясь не смотреть мне в глаза. — Дескать, если я с перепуга и принял кого-то за наводчика, или лазутчика, то мне не место среди жандармов Его Высочества, а если еще и убил кого-то, то с меня снимут золотой пояс. И станешь ты не фон Кестнер, а просто Кестнер.

— А пояс тебе Бынтекс давал? — поинтересовался я, прикидывая, что надо бы запомнить имя парня.

— Капитан может доложить герцогу, что я совершил убийство невинного человека и в этом случае рыцарский пояс снимут. А я не из родовых рыцарей, а из пожалованных.

Вот те раз! Не слыхивал, чтобы в Швабсонии снимали рыцарские пояса за убийство невинного человека, особенного простого горожанина. Даже если опоясанный рыцарь переходил на сторону врага, его могли лишить земли, но звание никто не отнимал. Эльдар, мой знакомый рыцарь, а заодно и бард, получивший золотые шпоры за ратный подвиг, был посажен в тюрьму за совращение благородной девицы на целых четыре года, но никому и в голову не пришло отобрать у него пояс и шпоры. Потом он меня уверял, что девица, увлеченная его балладами, отдалась добровольно, а совращением и не пахло. А в суде признался в содеянном, потому что в узилище безопасней, а останься-де на свободе, то убили бы родственники девицы, или, что еще хуже, пришлось бы на ней жениться.

— Плюнь и забудь, — посоветовал я жандарму. — Если понадобится, сам расскажу Его Высочеству, как было дело. Посоветуй своим сегодня надеть панцири и шлемы. Уж это капитан запретить не может.

Фон Кестнер воспрянул духом и ушел седлать коня. Нам снова в путь.

Конечно, правильнее бы подойти к барону фон Скилуру, доложить о ночном происшествии, но я решил достучаться до капитана. Но тот, при виде меня, скривился, прыгнул в седло и был таков. Что ж, придется вести разговор в дороге.

Как только обоз тронулся, я пустил Гневко наперерез вороному жеребцу. Подъехав впритирку, спросил:

— Капитан, не желаете распорядиться, чтобы воины надели панцири и шлемы?

Рыцарь Бынтекс сделал вид, что не слышит, попытался отъехать вперед, но куда там — Гневко перекрыл путь его вороному жеребцу, прижав к телеге, а я ухватил за поводья и любезно поинтересовался:

— У вас заложило уши?

Со стороны это могло показаться смешным — рыцарь не может справиться с собственным конем, а гнедой жеребец, вместе с фаворитом герцога пытаются ему помочь.

— Артакс, я дам ответ, как только вернемся. Любым оружием, на любых условиях, — сквозь зубы произнес рыцарь. — А теперь отпустите поводья и пойдите к черту.

— Граф Артакс, — поправил я капитана, отпуская поводья и, выравниваясь с ним бок о бок, ухватил рыцаря за пояс. — Вы опять хотите оспорить мой титул?

Бынтекс был далеко не трус, но дураком он не был. Понял, что я держу его достаточно крепко, а спорить или хвататься за меч, означало вылететь из седла и опозориться.

— Хорошо… граф… Артакс, пока мы в пути, я не имею права скрещивать с вами клинок. К сожалению, — прошипел рыцарь.

— Терпеть не могу дуэлей, но для вас сделаю исключение, — усмехнулся я. — Но вы мне так и не ответили — почему капитан жандармов не желает принимать никаких мер предосторожности, если у нас есть сведения о наводчике, стало быть, может произойти нападение? Я даже не говорю, что вперед следует выслать дозор, а говорю только о доспехах. Если у разбойников есть лучники, нас превратят в ежей.

— Граф Артакс, вы ведете себя как трус. Мы движемся по своей земле, мы сопровождаем обоз Его Высочества. Вбейте в свою баранью башку, что никто не осмелится напасть на обоз, если над ним реет флаг герцога Силингии. И пусть вы телохранитель принцессы, но вы тупой болван, по милости Его Высочества выбившийся наверх. И я еще раз повторю, что здесь я решаю — нужно ли готовиться к бою, или нет.

— Если панцирь для рыцарей лишняя тяжесть, то их, вместе с командиром, следует отправить пасти гусей, — мрачно изрек я. — А теперь, Бынтекс, выслушайте меня — я очень редко кому-нибудь угрожаю, но знайте — если на наш обоз нападут, а мы, по вашей дурости понесем потери, то я не стану докладывать герцогу, не дам вам дуэли, а зарублю на месте. Вы меня поняли?

[1] Около 840 кг

Глава одиннадцатая

Нападение разбойников

Первым погиб рыцарь, не решившийся нарушить приказ капитана, получив две стрелы в незащищенную грудь. Еще один из жандармов громко вскрикнул и, схватившись за древко, пробившее насквозь шею, замертво сполз с коня. В мой щит тоже ударило, но тренькнув, стрела отскочила.

И хотелось бы быть неправым, но опять не случилось. Напали-таки.

Те из жандармов, кто прислушался к голосу разума и моим увещеваниям, вскинули щиты, прикрываясь от смертоносных жал, вылетевших из леса. Кому-то не повезло, потому что не каждый панцирь или кольчуга удержат маленький кусочек железа, привязанный к тонкому древку, направленный сильной рукой, но все равно, доспехи и щит куда надежнее защищают человека, нежели суконная или льняная одежда.

А из густого ельника выскочили люди, отсекая конных от пеших, заскакивая на телеги и вступая в бой с ратниками герцога.

Сколько всего нападавших, я не считал, но на нас с Гневко кинулось с дюжину, а то и больше, окружая со всех сторон и, пытаясь стащить меня с седла. Гнедой отработанно закрутился, словно волчок, а я рубил налево и направо.

На открытом пространстве предпочтительнее оставаться верхом, но здесь мы с конем лишены свободы маневра и скоро ударят в спину. Соскользнув с седла, предоставил Гневко сразиться с теми, кто обошел нас сзади, сам занял позицию с фронта. Пока гнедой жив, я спокоен за свой тыл.

Итак, пока против меня пятеро, с топорами и ножами. Прекрасно. Двое чуть спереди, трое сзади. А это вы зря, станете друг дружке мешать, а мне, соответственно, помогать! Лучший удар — самый первый, и мой клинок, раскроив горло ближайшему и неосторожному, обратным движением отрубил кисть руки у второго, уже замахнувшегося топором. Сам виноват, в бою топором не следует бить сверху вниз, не дрова колешь, а сбоку, наискосок.

Прочие, державшиеся позади, слегка замешкались, что их и погубило. Прыжок вперед, краем щита ударить по ребрам стоящего слева, развалить череп тому, что справа и проткнуть последнего.

Добивать раненых не люблю, но оставлять в живых никого нельзя. Да я и не