Диана обошла прямоугольный след в мокрой земле, оставленный клозетом. Взбитый вертолетными лопастями хлам трещал под дождем на кустах и мусорных грудах. Пахло гарью и известью. Что-то тут было не так, и ей понадобилось снова обойти дымящийся след, наступить на него и ощутить под пластом золистой глины перекопанный грунт, чтобы понять, что вертолет, доставивший сюда клозет, не увозил его обратно. С уходом Феба кабина была сначала изрублена в щепу и сожжена, затем перемешана с землей и залита хлорной известью. Люди в просвинцованных робах действовали второпях, поэтому несколько почерневших осколков зеркального стекла остались лежать на виду. Диана взяла один и потерла в пальцах – зеркало, разделявшее кабину, было обоюдосторонним.

Часы в вестибюле отзвонили одиннадцать. Из-за того, что сношенный механизм распределял силу пружины неравномерно, удары курантов казались приходящими с разного расстояния. Диана спустилась в душевые и закрыла воду. В мутном от пара трюмо, после того как отерла его кулаком, она увидела себя с большего удаления, чем ожидала, а когда посмотрела на свое отражение в упор, не смогла заглянуть себе в глаза. Она пробовала поймать собственный взгляд, однако соскальзывала с него так, будто пред ней было не зеркало, а изображение, передаваемое скрытой камерой. Она зашла в кабину, снова пустила воду и встала под душ.

Однажды в школе, опоздав на урок, она перепутала двери кабинетов и очутилась в параллельном классе. Распаренная беготней на перемене, она даже умудрилась проскользнуть к своему месту за партой, где обнаружила рыжего незнакомого мальчишку. Грохнувший со всех сторон хохот – которого не могла и не пожелала пресечь известная своей строгостью математичка, – грохнувший этот ужас был самым кошмарным переживанием ее отрочества.

Оглаживая волосы под потоком воды, она видела себя сейчас у запертой кухонной двери, которая не поддалась ей вчера. Потому что дверь была не заперта. Потому что, не обманись она тогда и надави дверную ручку вверх, как следовало, а не вниз, она бы сошла с ума. Она и теперь думала не о том, чтó ждало ее за дверью, а о том, что она рассчитывала там найти. Так, с легкостью трюкача, взгромоздившего на себя гору предметов, она расселила в кухне грохочущий класс, математичку, рыжего незнакомца и себя – задыхающуюся, растерянную после бега и тем не менее вот-вот готовую дать по довольной, разрезанной улыбкой до ушей веснушчатой роже.

У Александра начинался новый семестр, однако он решил не ехать в университет, решил ни с того ни с сего, еще в постели, когда, проснувшись в полседьмого, прислушивался к сонному дыханию Магды под боком. Воспоминание о бурной ночи, когда княжна, пьяная и словно бы что-то имевшая сказать, вела себя развязно, даже покрикивала на него, – это воспоминание разозлило его до сердцебиения. Он глядел на холеную спину со следами шоколадных конфет, которые Магда разбрасывала вчера, не то изображая град, не то злясь на себя за то, что так и не решилась сказать, и удивлялся тому, как хорошо знал эту женщину и насколько чужой она казалась ему теперь. Как будто до сих пор он различал в ней какую-то томительную неясность, загадку, но вот загадка была разрешена, и на ее месте явилось капризное похотливое существо, посмевшее искать его взаимности.

Он накинул халат, вышел на крыльцо и глядел в сырой, помалу разбавлявшийся сумрак сада. Был дождь – несильный, но, кажется, не перестававший всю ночь. С козырька капало, брызги оседали на голых щиколотках, и Александр думал, как хорошо было бы оказаться на крыльце такого же небольшого дома, только где-нибудь в глуши. Постояв еще немного, он оделся, взял зонтик, но, осмотревшись, прислонил его к перилам. На аллее к нему присоединился Ллойд, отчего у Александра сразу оказались измараны штаны. До главных покоев он шел зигзагами, вынужденный то сторониться, то отталкивать игриво льнувшего пса. Когда миновали поворот к госпиталю, Ллойд даже не повернул в ту сторону головы, а значит, уже наведывался туда. С ночи продолжали гореть фонари, но свет их растворялся в прояснявшемся воздухе. Дождь иссякал, его как бы затирали звуки наступающего дня: шелест мётел по влажному асфальту, редкие голоса.

Позавтракав, Александр отправился в госпиталь, но в парке столкнулся с Иваном. Его высочество был обернут пледом, в тапках на босу ногу, волосы его растрепались, на мочке уха и на виске синели чернильные пятна. Упершись Александру ладонью в грудь, Иван даже не посмотрел на него, а молча взял за руку и потянул за собой. Александр беспрекословно пошел. Поодаль, на краю тисовой аллеи, он заметил няньку Ивана. Не смея двинуться с места, та мелко, в отчаянии водила сцепленными руками и оглядывалась, словно хотела звать на помощь.

– Ты мне нужен, – сказал наконец Иван.

Через несколько шагов он заметил, что нянька тоже сдвинулась за ними, встряхнул рукой Александра и заорал страшным надтреснутым голосом:

– Стой там, ты! Стой там!

Нянька охнула и замерла. Иван опять встряхнул рукой Александра, сжал ее, словно оружие, и пошел быстрей. Отвалившимся краем плед волочился по земле. Александр старался подстроиться под неровный шаг брата. Иван тащил его до бельведера. По пруду, рассекая клином пасмурную, присыпанную листьями гладь, плыла утка. В беседке Александр присел на скамью и, глядя на утку, ждал, пока задохнувшийся Иван устроится напротив, подоткнет под себя плед и отдышится. Бесшумная нянька явилась около балюстрадки и покорно, с ужасом, не замеченная Иваном, наблюдала за ними. Иван было почти совсем устроился и уже стал коротко посапывать, как всегда, делал, если собирался о чем-то просить, но вдруг спрыгнул на пол и опять заорал на няньку: «Да уйди, проклятая! Сколько тебе говорить! Я скажу, что ты меня по ночам будишь, вот! Уйди, уйди прочь!..» Нянька опять охнула, всплеснула руками и спряталась за каштаном.

Иван обернулся и продолжал кричать Александру:

– Ты мне нужен, потому что она… Да нет! – чуть не заплакал он, когда понял, что Александр смотрит в сторону няньки. – Не она, не она! Дурак!.. Не эта!.. Ты мне нужен, чтоб она не уезжала, а ее хотят везти, и ты им должен сказать, чтоб не увозили! Вот! Как не понятно! Она, она, не эта!

– Да кто же? – ошалел Александр. – Ничего не пойму. Не кричи.

Иван поджал губы и глядел на него так, будто услышал тяжелое оскорбление. «Ведь ему еще не делали укола», – подумал Александр. Иван погладил больное бедро, сходил за порог бельведера, подобрал какую-то веточку, вернулся и стал по частям обламывать ее.

– Постой… – начал Александр и осекся – вышло так, что они заговорили с Иваном одновременно, но в этот раз Иван не замолчал и не обиделся, а напротив, продолжал почти спокойно:

– Сегодня или завтра они хотят ее выписывать. А это невозможно. Потому что я… Потому что она такая, что я еще никогда не видел. Они полные дураки, ничего не понимают. Она оттого и выздоровела, что такая, и я начал, честное слово… а они хотят ее увезти…

– Погоди, погоди, – попросил Александр. – Кто ничего не понимает – врачи?