Во всем ее теле была усталость, ощущение парения, будто она отдыхала после тяжелой работы. Ей казалось, она продолжает давить в пальцах мяч, но она не видела, что давно обронила его и давит ногу над ушибленным коленом.

* * *

– …Я понимаю: смертию смерть поправ, и все такое, – услышала она незнакомый голос, когда спустилась в вестибюль. Голос доносился из коридора, но звучал в каком-то смежном помещении, скорее всего, в детских покоях. – Но скажи: какого черта? Восстание из мертвых, прилюдно – ура! – все эти бинты, ленточки, запах. Зачем, ей-богу?

Она остановилась у стола.

– Понять нечто, – продолжал голос сосредоточенно, – значит довести – да хотя бы и низвести, как хочешь, – это нечто до уровня моих мозгов.

Зеленое сукно стола было испачкано высохшей землей. В тарелке лежала странно изогнутая, как будто оплавившаяся стальная вилка. Приемничек исчез.

– …то бишь понять – значит упростить? – всплыл слабый, с хрипотцой, голос Хирурга.

– Да, – ответил неизвестный собеседник. – Понять – значит упростить. А как же?.. Что-то знакомое, кстати. Откуда это?

– Если тебе кажется логичным, Феб, что днем светит солнце и на морозе вода становится льдом, то это не понимание. Это только привычный тебе порядок вещей. И порядок этот чужд и непонятен тебе ровно настолько, насколько невообразимы погоды внутри какой-нибудь черной дыры. Понять – всего только исказить… – Хирург говорил не торопясь, покашливая и как будто с полным равнодушием к тому, слушают его или нет.

«Феб», – повторила про себя Диана.

Хирург продолжал рассуждать о чем-то еще, но с каждым словом все тише и медленней, словно засыпал.

– Осторожней, – вдруг сказал Феб.

Послышался шаркающий гром сдвигаемого стула.

– Черт…

Что-то ударилось об пол, и раздраженный голос Хирурга зазвучал как будто ближе:

– Ах, да брось, прошу… дай сюда… Ты ставишь истину с правдой на одной полке. Да только что для тебя хотя бы правда? То, что ожидаемо для тебя. И если я скажу, что сделал это, чтобы выбить дурь из голов, то ты посчитаешь это отговоркой.

– Конечно, – спокойно отозвался Феб.

– Да почему?

– Дури из голов это не выбило.

– Вот! – обрадовался Хирург.

– Значит – отговорка?

– Ты знаешь продолжение истории о Лазаре?

– Нет.

– А истории других воскрешенных?

– Нет.

– Ну так вот – не знаешь и не узнаешь. Потому что продолжения тут и быть не может.

– Почему?

– Потому что воскрешением заканчивается не только история воскрешенного, но и судьба, и жизнь, и смысл его.

– Я… – вздохнул Феб. – Знаешь, что-то не совсем… Извини.

– Дай сигарету.

Щелкнула спичка.

– Знаешь, – мечтательно произнес Хирург, – а на месте твоего начальства я бы гнал тебя взашей.

– За что?

– А ты номиналист. А при твоей должности это все равно что воровать. Но ты еще и забывчив.

– Ага, дело Безумной Греты?.. или этой… Марты? – догадался Феб.

– Не знаю.

– Сестричка ухлопала братца через день после того, как он вернулся из морга?

Хирург закашлялся.

– Может быть.

– Не то! – заключил Феб. – Братец не умирал, а провалялся в испорченном холодильнике в коме.

– Запах, – напомнил Хирург, – ленточки…

– Что?

– …бинты…

– Стоп, это же… – начал Феб, но не договорил. – Бинты и… ну и что? Да, она не знала, что он жив, – ну и что?

– Человек, несмотря на все его недостатки, – ведь это же, по-моему, твоя тема? – так вот, в любой ситуации человек стремится быть разумным…

– То есть как это? А что еще остается, как не быть разумным?

– Он разумен, поскольку автор своей среды. Но что, если среда перестает отвечать его понятиям?

– Он пересматривает свои понятия, – уверенно заключил Феб.

Хирург засмеялся.

– А иначе бы мы так и сидели в пещерах… – повысил голос Феб, пытаясь перекрыть смех. – Наука, прогресс, в конце концов…

– Так что, позволь узнать, ты тут делаешь? – спросил Хирург. – Пересматриваешь свое понятие среды?

– Нет, – тихо сказал Феб. – Могу тебя успокоить. Прогресс…

– Ах, ладно! – оборвал его Хирург. – Все твое понимание прогресса и заключается в том, что ты не живешь в пещере.

– А твое? – раздраженно спросил Феб.

– Открою тайну – тебе одному: понятия не имею, что это такое и с чем это едят.

– Что?

– Прогресс. – Хирург шмыгнул носом. – Ну разве что – человека убить проще стало? Нет?

Феб молчал.

– Нет? – повторил Хирург.

– Это… всегда было просто, – отозвался Феб.

– Нет, это всегда было не просто. Ударить человека мечом или топором – это всегда было не просто. И уж куда сложнее, чем давить на гашетку.

– Ну, значит, перевооружаемся. Что там? Топоры?

Хирург вздохнул.

– Скажи, и вот вас всех так учат думать?

– Как?

– Не получилось одним концом – хвататься за другой?

– А что?

– Да что тут скажешь.

– Да что, что ты скажешь?! Думаешь, я ничего не вижу?.. А что я могу? Я даже не имею права разговаривать с тобой! Ты знаешь об этом?

– Да.

– А знаешь, к чему приравнивается должностное преступление по моему отделу? И что за мной, за всей моей… Что ты вообще знаешь, как не попрекать меня тем, что я не с тобой, а на своей должности?.. – Отбросив стул, Феб прошелся по комнате. – Ей-богу, что ты, что мой шеф – два сапога пара! Призывы к пониманию! Да черта с два! Единственное, до чего вы нисходите, так это просите верить вам на слово. А как я могу верить? Стоит же мне оступиться – что в моем положении более чем естественно! – как сразу выясняется и мое несоответствие должности, и прочая, и прочая.

– Феб, ради бога, извини, – попросил Хирург вполголоса. – С твоих слов выходит, что ты работаешь и на своего шефа, и на меня.

– Ах – как угодно! – Феб снова принялся ходить. – Как угодно! Перед шефом я выгораживаю тебя, перед тобой – шефа. Фигаро там, Фигаро здесь.

– Скажи, ты любишь меня? – спросил Хирург.

– То есть? – остановился Феб.

– Я хотел сказать – как ты относишься ко мне? Ну, по-человечески.