— Конечно нет! Только подумайте, как скучно вам будет вести жизнь респектабельного женатого мужчины, не испытав множества увлекательных приключений.

Освальд никогда не рассматривал этот вопрос с такой точки зрения и не мог не почувствовать здравый смысл в словах Венеции. Однако его юношеское увлечение было слишком сильным, чтобы он мог признать это.

— Я не представляю себе большего счастья, чем завоевать вас! — заверил он Венецию.

Губы девушки непроизвольно дрогнули, но она смогла удержаться от смеха. Только жестокий человек мог бы смеяться над юношей, охваченным муками первой любви.

— Это очень любезно с вашей стороны, Освальд, — сказала Венеция, — и я польщена, хотя и не могу ответить на ваши чувства. Пожалуйста, не говорите об этом больше. — И попыталась сменить тему: — Как поживают леди Денни и ваши сестры?

Освальд игнорировал вопрос.

— Я больше ничего не скажу, — мрачно произнес он, — но прошу верить, что моя преданность вам остается неизменной. Собственно говоря, я пришел сюда сказать, что вы можете на меня рассчитывать. Я ведь не самодовольный педант, вроде Ярдли. Мне ничего не стоит нарушить этикет — я вообще не придаю значения подобной ерунде, но я повидал мир больше, чем…

— О чем вы говорите, Освальд? — прервала его Венеция. — Если Эдуард поверг вас в такое состояние…

— Этот деревенщина! — с презрением воскликнул Освальд. — Пускай занимается своими саженцами и коровами — это все, на что он годен!

— Ну, вы должны признать, что он в этом преуспел, — рассудительно заметила Венеция. — Его поместье в лучшем состоянии, чем любое другое из тех, что находятся по соседству. Даже Науик не пренебрегает его советом, когда речь идет о фермерстве.

— Я здесь не для того, чтобы говорить о Ярдли! — раздраженно сказал Освальд. — Я всего лишь упомянул… ладно, это не имеет значения. Венеция, если этот парень нанесет вам оскорбление, немедленно сообщите мне!

— Эдуард нанесет мне… О господи, неужели вы имеете в виду Деймрела? Отправляйтесь домой, глупый мальчишка, и попробуйте заинтересоваться саженцами, коровами, чем угодно, только не мной! Лорд Деймрел наш добрый друг, и мне крайне неприятно слышать, что вы говорите о нем такие глупости!

— Вы слишком чисты и невинны, чтобы читать мысли подобного человека, — нахмурившись, сказал Освальд. — Возможно, он сумел обмануть Ярдли, но я раскусил его с первого взгляда. Святотатство думать, что он может даже коснуться вашей руки! Когда я увидел, как Деймрел смотрит на вас… Я едва удержался, чтобы не дать ему пощечину!

Венеция не выдержала и рассмеялась:

— Хотела бы я посмотреть, как вы попытаетесь это сделать! Нет-нет, не нужно никаких протестов! Того, что вы сказали, более чем достаточно. А главное, это абсолютно несправедливо. Лорд Деймрел джентльмен, и, даже не будь он таковым, я не настолько невинна, чтобы не уметь позаботиться о себе. Ваш папа сказал бы, что вы разыгрываете третьесортную трагедию, и был бы совершенно прав. Если хотите этим заниматься, воля ваша, только не за мой счет. До свидания. Передайте леди Денни мои наилучшие пожелания. Скажите ей, что Обри поправляется и я надеюсь, что доктор Бентуорт разрешит мне во время следующего визита забрать его домой.

Венеция кивнула на прощанье и вернулась в библиотеку, прежде чем Освальд успел произнести хотя бы слово.

Он отправился домой в Эбберсли, раздираемый противоречивыми чувствами. Его самолюбие было так глубоко задето словами Венеции, что по крайней мере целую милю он строил планы отречения от предмета своей любви, отказа от общества женского пола или самого циничного обращения с представительницами означенного пола, дабы они знали, какие мрачные секреты таятся за его непроницаемой внешностью и сардонической усмешкой. Но этот план, каким бы он ни казался привлекательным, был сопряжен с определенными трудностями, и прежде всего с удручающе традиционными правилами поведения, принятыми в Эбберсли, и стремлением леди Денни навязывать успокоительные пилю каждому, кто испытывает душевные муки. К тому же Норт-Райдинг служил неподходящим фоном для таинственного и зловещего незнакомца. Во-первых, местность, где находился Эбберсли, была малонаселенной, а во-вторых, Освальд был слишком хорошо известен местным джентри[28]и даже в самом Йорке имел мало шансов сойти за незнакомца, тем более за таинственного и зловещего. Молодому человеку приходилось посещать собрания с мамой и старшей сестрой, так как, вздумай он отказаться, они подняли бы такой шум, что он дошел бы до ушей папы, который наверняка велел бы Освальду делать то, что ему велят. Сохранять на этих мероприятиях романтическую отчужденность и отклонять все предложения церемониймейстера представить его желательным партнершам по танцам не представлялось возможным. Бальный зал всегда полон девушек, с которыми Освальд был знаком всю жизнь, и, если он не станет приглашать их на танцы, мама не только будет распекать его за невежливость, но, чего доброго, объяснит друзьям его поведение зубной болью или разлитием желчи. В более упорядоченном мире отец любого молодого джентльмена, уже расставшегося со школой, был бы обязан обеспечить сына средствами, позволяющими ему обосноваться в Лондоне и достойно представиться в обществе, но этот мир был плохо упорядочен, а сэр Джон был настолько непросвещенным родителем, что думал (и заявлял), будто, отправив своего наследника в гости к дяде на Ямайку, имеет право рассчитывать, чтобы тот оставался дома и учился управлению обширным поместьем, которое когда-нибудь перейдет к нему.

К счастью, размышляя о своих мрачных перспективах, Освальд вспомнил, что в более благородные времена, чем нынешнее жалкое столетие, презрение объектов любви вдохновляло рыцарей и трубадуров на героические деяния. Чем оскорбительнее вели себя дамы, тем крепче становилась преданность рыцарей и более великими их триумфы, когда они подвигами убеждали возлюбленных в их истинных качествах.

Перспектива завоевать любовь Венеции подобным образом виделась ему достаточно приятной, чтобы заставить Освальда отказаться от намерения стать женоненавистником и привести его в Эбберсли в радужном настроении, которое, однако, сохранялось лишь до того момента, когда он вспомнил о том, что, каким бы славным ни было его будущее, настоящее омрачено тенью лорда Деймрела. Воспоминание это неудачно совпало с требованием сэра Джона сменить яркий шейный платок на более скромный галстук, прежде чем садиться обедать с матерью и сестрами. Естественно, эти два обстоятельства снова повергли Освальда в уныние, и, если бы не счастливый случай, побудивший леди Денни распорядиться приготовить к обеду индейку с трюфелями, он не смог бы даже взглянуть ни на одно блюдо. Однако при виде индейки у него взыграл аппетит, и он сытно пообедал. Намерению предаться черной меланхолии не позволил осуществиться сэр Джон, позвавший сына играть в бильярд. Освальд не имел склонности к столь праздному развлечению, но, обыграв отца с самым большим счетом, какого ему когда-либо удавалось достичь, он забыл о своих огорчениях и оживленно описывал свою победу вечером матери и сестрам. Радостное возбуждение достигло такой степени, что, отправляясь снать, Освальд думал, что придал слишком большое значение присутствию в округе лорда Деймрела. Как только Обри вернется в Андершо, его лордство, несомненно, покинет Прайори и не появится в Йоркшире по меньшей мере год.