– Что ж ты раньше молчал? Остался бы при зубах, – посетовал Иван Дмитриевич. – По коням, на Вознесенский.

– Ну, теперь мы его возьмем, – воскликнул радостно Яблочков, усаживаясь в пролетке.

– Не знаю, не знаю! Уж больно ловок, – покачал головой Крутилин. – И номера-то выбрал именно те, где за известную плату можно паспорт не предъявлять.

– Как это? – удивился Арсений Иванович.

– Ну как, как… Платишь не желтенькую[48] за сутки, а синенькую[49]. И живи себе инкогнито.

Хозяин номеров встретил Крутилина как доброго приятеля:

– Иван Дмитриевич! Что-то вы рановато в этот раз, месяц только начался…

– Замолчи, – прошипел Крутилин и тут же перешел на «вы». – Скажите, у вас проживает молодой бритый мужчина в синих очках?

Круглолицый Лупенцов не знал, что и ответить. Он вглядывался в лицо начальника сыскной, пытаясь разглядеть там указание, правду сказать или солгать?

– Да или нет? – Крутилин хлопнул кулаком по столу. – Это опасный убийца.

От охватившего ужаса Лупенцов схватился за сердце – ведь целых две ночи он провел под одной крышей с убийцей – и не в силах был ни слово вымолвить, ни кивнуть. Крутилин схватил его за грудки:

– Будешь говорить?

– Да! – избавился наконец от оцепенения Лупенцов.

– Что да? Проживает или нет?

– Да! То есть уже нет! С час назад отбыл-с, слава тебе Господи.

– Куда?

– На Английскую набережную, а оттуда в Кронштадт трехчасовым пароходиком.

– Неужто за границу собрался[50]?

– Не знаю-с. Не слишком он разговорчив, ваш убийца.

Крутилин повернулся к подчиненным:

– Голомысов, дуй на телеграф, дай телеграмму кронштадтской полиции, пусть проверят паспорта у всех приплывающих из Питера, найдут и задержат Федора Рыкачева. Запомнил?

Голомысов кивнул и тут же выскочил из номеров.

– Следующий пароходик в Кронштадт в шесть вечера, – сообщил Крутилину Яблочков.

Он недавно плавал туда по служебным делам и хорошо помнил расписание.

– Нет, ждать его не будем. Одолжим катер у речной полиции.

– Повезло нам, что ты сегодня пошел фрак покупать, – произнес Крутилин, когда, миновав застроенные судостроительными верфями берега Большой Невы, катер вышел в залив. – Пойди завтра, Обожженыша мы бы упустили.

Яблочков тяжко вздохнул. Его почему-то мучили дурные предчувствия.

– Что вздыхаешь? – спросил Крутилин.

– А вдруг у Обожженыша другой паспорт есть?

– Откуда? Он же не криминалист[51]. Сам посуди, если бы второй паспорт у него был, стал бы он Лупенцову переплачивать?

– Сами говорите, ловок.

– Ловок-то ловок, только с пароходика ему бежать некуда.

Рыкачев достал золотые часы, подаренные ему Пятибрюховым, кинул взгляд на стрелки. Пароходик швартовался к кронштадскому причалу точно по расписанию. И, значит, у него еще два часа на пограничные и таможенные формальности. И – «Прощай, немытая Россия»!

А это еще что такое? Кронштадтский причал был оцеплен городовыми. Интересно зачем? Матросы скинули трап. Самый нетерпеливый из пассажиров, немолодой одутловатый господин в берете, тут же на него вступил.

– Предъявите документы, – остановил его на сходе полицейский чин.

– Какие документы? У меня пароход через двадцать минут.

– Документы.

Одутловатый господин открыл чемодан прямо на сходнях, стал в нем рыться.

– Господа! Приготовьте паспорта! – громким криком известил пассажиров о проверке офицер.

– Зачем? – крикнули в ответ.

– Распоряжение сыскной полиции.

Натренированный торговыми комбинациями мозг Рыкачева тут же стал просчитывать причины проверки. Его ищут или нет? Хотелось бы надеяться, что нет, но вероятность розыска именно его, Рыкачева, была весьма велика. Его могли запомнить пассажиры поездов по дороге в Лигово и обратно. И в самом Лигове могли приметить дачники, по угодьям которых он уходил после пожара. Да, конечно, внешность с одеждой он с тех пор переменил, испугавшись, что, когда владелец дачи Юрлов опишет Крутилину длинные волосы, бороду, армяк, у того сразу всплывет в памяти Обожженыш, которого он видел накануне.

Как же они его вычислили? Неужели предал Архип, что стоит у Пятибрюхова на воротах? Зря он его попросил пересылать в нумера почту. А все потому, что ждал писем от Маруси, дочери купца второй гильдии Тверского. Черт дернул его в нее влюбиться, а самой Марусе неделю назад отправиться с матушкой на богомолье. Пишут теперь друг другу по два письма в день. Вернее, писали… Если полиция ищет именно его, Марусю придется забыть.

Как бы выяснить точнее?

Рыкачев, напустив на себя беззаботность, прошел на противоположную палубу. Со стороны залива тоже дежурили полицейские. Сидели в двух шлюпках, качавшихся в нескольких саженях от причалившего пароходика.

Федор прошел в каюту, посмотрел с печалью на свои чемоданы. Скорей всего, с ними придется попрощаться. Он открыл саквояж, достал самое важное – векселя на предъявителя, револьвер и удостоверение чиновника сыскной полиции. Покрутил в руках икону, которую вынес девять лет назад из пылавшей лавки. Но брать ее с собой не стал, а, поставив на стол, три раза перекрестился. Авось не сгинет икона. Раз на пожаре не сгорела, то и теперь спасется. И вернется к нему, к Федору, непременно вернется.

Напустив на лицо деловую озабоченность, вернулся к трапу:

– Посторонись, сыскная полиция, – закричал он и, расталкивая стоявших в очереди пассажиров, протиснулся вниз. – Чиновник для поручений сыскной полиции Яблочков, – сунул он в нос полицейскому офицеру (эх, жаль, не разбирается в чинах, как же к нему обратиться?) украденное удостоверение.

– Полицмейстер портового города Кронштадт капитан-лейтенант Кирсантьев, – козырнул ему офицер.

– Арсений Иванович, – протянул руку Рыкачев.

– Доминик Казимирович, – пожал ее Кирсантьев. – Мы получили телеграмму от Крутилина…

– Имейте в виду. Преступник… Как его…