Любопытно, любопытно. Очень любопытно. Еще раз спасибо, констебль Макконнелл.

От третьего факта сердце у меня колотится так, что я замираю с телефоном в руке и не слышу возмущенного писка кофеварки. Уставился на экран, а в голове буря и цунами. Потому что в десять вечера накануне своей смерти Питер Зелл двадцать две секунды говорил по безымянному номеру. И сорок пять секунд ровно в десять часов сутками раньше.

Я прокручиваю список, пальцы мои все быстрее пляшут по экрану. Каждый вечер в десять часов, один и тот же номер. Исходящий звонок. Разговор не больше минуты. Каждый вечер.

Телефон Питера Зелла ловит сеть у меня из дома так же, как мой: на индикаторе всего два деления. Я набираю таинственный номер, и после двух гудков абонент отвечает:

– Алло?

Голос на том конце как сквозь туман, глухой и растерянный. Вполне понятно. Не каждый день вам звонят с мобильного покойника.

Но я сразу узнаю ее.

– Мисс Эддс? Это детектив Генри Пэлас из полиции Конкорда. Боюсь, что нам придется еще раз побеседовать.

* * *

Она приходит раньше времени, но я – еще раньше, и мисс Эддс, увидев, что я жду, направляется прямо ко мне. Я привстаю – призрачное эхо отцовской вежливости, – а она забирается за столик с другой стороны. Она еще не уселась, а я уже сообщаю, что благодарен за встречу и ожидаю подробного рассказа о ее знакомстве с Питером Зеллом и обстоятельствах его смерти.

– Господи, детектив, – мягко восхищается она, раскрывая толстое глянцевое меню, – вы зря времени не теряете!

– Не теряю, мэм.

И еще раз произношу перед ней крутую уверенную речь. Мол, выкладывай все, что тебе известно. Она лгала мне, умалчивала, и теперь я даю понять, что больше такого не потерплю. Наоми Эддс разглядывает меня, вздернув брови. На губах темно-красная помада, глаза большие и темные. И белая дуга скальпа.

– А если нет? – спрашивает она, невозмутимо листая меню. – В смысле, если я не стану рассказывать все?

– Дело в том, что вы – свидетель, мисс Эддс. Учитывая ту информацию, которой я теперь располагаю, ваш номер в телефонном списке потерпевшего…

Я с утра отрепетировал речь, повторил несколько раз, хоть и надеялся, что до нее не дойдет. Увы! Но надо было еще потренироваться. Подобная крутость куда легче дается, когда имеешь дело с Виктором Франсом.

– И учитывая, что при нашей прошлой беседе вы предпочли об этом промолчать…

Фактически, я имею основания для задержания.

– Моего задержания?

– Я могу вас арестовать. По закону штата. И по федеральному тоже. Пересмотренный уголовный кодекс Нью-Гэмпшира, раздел… – я выдергиваю из сахарницы пакетик с песком. – Запамятовал номер раздела.

– Хорошо, я поняла, – серьезно кивает она и улыбается, а я перевожу дыхание, но она, оказывается, не закончила. – И надолго задержать?

– До… – Я опускаю глаза, отвожу взгляд. Сообщаю дурное известие пакетику с сахаром: – До самого конца.

– Иными словами, если я сию же секунду не запою, – подытоживает она, – вы бросите меня в мрачную темницу и оставите там, пока Майя не покроет мир мраком. Так, детектив Пэлас?

Я молча киваю. Поднимаю взгляд и обнаруживаю, что она все еще улыбается.

– Так вот, детектив, я не верю, что вы это сделаете.

– Почему?

– Потому что считаю, что вы на меня чуточку запали.

Не знаю, что на это сказать, право не знаю, но руки мои сами собой отрывают кончик пакетика. Подходит Руфь-Энн, наливает мне кофе, принимает у мисс Эддс заказ на чай со льдом и без сахара. Поморщившись при виде крупинок, просыпавшихся на стол, Руфь-Энн возвращается на кухню.

– Мисс Эддс, утром в понедельник вы сказали, что не были близки с Питером Зеллом. Оказалось, что это неправда.

Она поджимает губы, выдыхает.

– Не начать ли нам с другого? – предлагает она. – Вам не интересно, почему я лысая?

– Нет. – Перевернув страницу тетради, я зачитываю: – «Детектив Пэлас: Вы исполнительный ассистент мистер Гомпера? Мисс Эддс: Прошу вас, просто секретарь».

– Вы все записали? – Она разворачивает столовый прибор, играет вилкой.

– «Детектив Пэлас: вы хорошо знали потерпевшего? Мисс Эддс: Если совсем честно, я сомневаюсь, что заметила бы его отсутствие. Говорю же, мы не были близко знакомы».

Я отодвигаю тетрадь и наклоняюсь к ней через стол. Бережно, по-отечески, забираю из рук вилку.

– Мисс Эддс, если вы не были близко знакомы, почему он каждый вечер звонил вам?

Она забирает вилку обратно:

– Так и не хотите спросить, почему я лысая? Вы не подумали, что у меня рак?

– Нет, мэм. – Я поглаживаю усики. – Учитывая длину и изгиб ваших ресниц, я счел, что у вас были длинные густые волосы. И подумал, что перед концом света вы решили не тратить времени на возню с ними. Укладывать, расчесывать – не размениваться на женскую чепуху.

Она, глядя на меня, проводит ладонью по макушке.

– Очень умно, детектив Пэлас.

– Спасибо, – киваю я. – Расскажите о Питере Зелле.

– Давайте сперва сделаем заказ.

– Мисс Эддс!

Она умоляюще протягивает ко мне руки:

– Прошу вас!

– Хорошо. Сперва закажем поесть.

Потому как я уже вижу, что она будет говорить. Расскажет мне все, о чем умолчала. Я чувствую, это только дело времени, и меня накрывает нервозность, сладкий гул предвкушения под ребрами. Как на свидании, когда понимаешь, что тебя поцелуют на прощание, а может быть, поцелуем и не ограничится – это просто дело времени.

Эддс заказывает «бекон-лук-томат», и Руфь-Энн одобряет: «Хороший выбор, милая». Я беру омлет из трех яиц с ржаным тостом. Руфь-Энн сухо напоминает, что кроме яиц существуют и другие блюда.

– Ну вот, – говорю я, – заказ сделан.

– Еще минуту. Поговорим о вас. Кто ваш любимый певец?

– Боб Дилан.

– Любимая книга?

Я отпиваю глоток кофе.

– Сейчас читаю Гиббона «Упадок и разрушение Римской империи».

– Угу, – кивает Эддс, – а любимая какая?

– «Хранители». Это комикс восьмидесятых…

– Знаю.

– Почему Питер Зелл звонил вам каждый вечер ровно в десять?

– Проверял часы.

– Мисс Эддс!

– Он был морфинистом.

– Что?

Я вижу ее профиль, она отвернулась к окну. Я ошарашен. С тем же успехом она могла заявить, что Зелл был вождем индейцев или генералом Советской армии.

– Морфинистом?