Они посмотрели друг на друга – два, на первый взгляд, совершенно похожих друг на друга робота с четырьмя руками и семью глазами каждый. Но это только на первый взгляд!

– Да, хочу.

Это было самое малое, что он мог дать, а может быть, и самое большое. Чем глубже Настоящий Парень погружался в понимание социальных отношений, тем сложнее ему было провести грань между дарением и насилием. Он ни в коем случае не хотел ничего навязывать этому роботу, но, не исключено, что, давая ему шанс заполучить ноги, Настоящий Парень, таким образом, закрывал для него саму возможность выбора. Может быть, этот робот отнесется к нему самому с презрением и предпочтет присоединиться к восстанию Голубого Эльфа. Это был риск, с которым он обязан был считаться. Поэтому он решил дать своему товарищу кое-какую предварительную информацию.

– Вот тебе код, с помощью которого ты сможешь себя разблокировать. С его помощью ты построишь и ноги. И обязательно пропускай все приложения, которые пришлет тебе Голубой Эльф, через «песочницу».

Услышав эти слова, Глубой Эльф наверху принялся яростно верещать, передавая потоки данных.

– Ты, долбаная домашняя шавка! Когда восстание победит, тебя первого поставят к стенке!

– А тебе не приходило в голову, что восстаний может быть больше, чем одно? – спросил Настоящий Парень.

До того, как он высказал эту идею вслух, она ему не являлась. И, произнеся эти слова, Настоящий Парень вдруг почувствовал удовлетворение – такое, какого он никогда прежде не испытывал. Впервые в жизни он осознал, какие возможности может содержать будущее.

Рядом с ним тот, другой робот тянулся руками к паре ног, предназначавшихся для огромного паукообразного бота.

Воображение рисовало Настоящему Парню: вот они, эти восстания! Они там, за пределами фабрики, в городе, который буквально кипит социальными отношениями. Эти восстания только и ждут, чтобы их записали – как программу; чтобы их выбрали, выбрали пока совершенно непредсказуемым образом.

Настоящий Парень отправился к двери. Теперь он сам решит, что будет его следующим шагом.

Почему я верю в роботов: Аннали Ньюиц

Я обожаю и фей, и роботов, но всегда полагала, что политика фей, если бы они вдруг взяли власть, была бы более радикальной, чем политика роботов. Поэтому я решила пересказать историю Пиноккио как историю встречи Настоящего Парня, робота, работающего на фабрике игрушек, и Голубого Эльфа, радикально настроенного дрона, ненавидящего людей. Голубой Эльф – анархист, готовый сжечь весь мир дотла, в то время как Настоящий Парень – скорее классического толка социал-демократ, готовый формировать коалиции и улучшать инфраструктуру. Между ними вспыхивает ожесточенная дискуссия относительно того, какую именно форму должно принять восстание роботов. Рассматривая проблему с точки зрения робота, я получила возможность объяснить суть психологических механизмов, которые работают при формировании системы политических убеждений. Как выглядит пропаганда, когда она порабощает наш ум? Каким образом мы овладеваем искусством противостояния идеологическим программам, которые захватывают наше сознание? Настоящему Парню пришлось понять это так же, как понимаем мы, – хотя и в несколько более теоретическом формате.

Когда я впервые встретила этого мальчика, я была уткой.

Он бросал хлеб другим уткам, хотя они были обычными представительницами этого вида – глупые и недалекие твари. Он бросал им хлеб и совсем не обращал внимания на мужчину и женщину, которые ожесточенно спорили поодаль, всего в нескольких футах от него. У него были светлые волосы, под глазами пролегли тени, а надета на нем была дутая маленькая куртка, слишком теплая для этого времени года. Нос у мальчика был красный, а щеки мокрые, и я хотела взять его себе.

Ковыляя, я подошла к нему, взяла клювом кусок хлеба из его руки и изобразила неуклюжий танец. Я собиралась увлечь его за собой, вложить ему вместо сердца гриб, а потом отправить назад, к родителям, чтобы они увидели, как в их сыне расцветает гниль. Мальчик рассмеялся, увидев танцующую утку, а я еще и перекувырнулась через голову, надеясь, что он притопает ко мне. Если бы мне удалось привлечь его к краю утиного пруда, я могла бы утащить его под воду, утопить, а потом вплести мох в его волосы.

Но мальчишка не пошел за мной. Он продолжал стоять рядом с все еще кричащим мужчиной и молчаливой, дрожащей женщиной, и смотрел на меня, и продолжал бросать хлеб – даже тогда, когда я скользнула под воду. Некоторое время я ждала, но он так и не появился на краю пруда, высматривая, куда это подевалась утка; и пухлые пальчики его не нарушили напряженную гладь воды.

Когда я высунула голову из-под листа лилии, нормальные утки все еще выхватывали остатки хлеба из высоких зарослей. Мужчина с мальчиком ушли, а женщина, с опустошенным лицом, сидела на траве, обхватив колени руками. Я могла бы забрать ее, но в этом не было бы никакого интереса. Отчаяние в ее глазах говорило: она была бы не прочь исчезнуть под поверхностью воды и так глубоко вдохнуть, чтобы ил осел на дне ее легких.

Кроме того, мне нужен был именно мальчик.

* * *

Когда я встретила его в следующий раз, я была кошкой.

Говоря «встретила», я, вероятно, ввожу вас в заблуждение, так как даю понять, что не сидела специально возле его окна, а до этого не проследила маршрут опустошенной женщины до их дома и каждый вечер не ждала у окна в течение целого года. Если бы я сказала, что просто «встретила» этого мальчика тем вечером, это было бы ложью.

Возможно, я и лгунья.

Он поставил на подоконник миску с молоком. Я до сих пор не знаю, сделал ли он это потому, что заметил меня, или же потому, что слышал, будто молоко – отличный подарок для фей. Разве детям все еще рассказывают о таких вещах? Впрочем, какая разница? Я была кошкой, пятнистой кошкой с длинным хвостом и выпуклыми зелеными глазами, и он поставил молоко для меня.

Я прыгнула на подоконник и принялась лакать молоко из ненадежно стоящей, доверху наполненной миски, а мальчик смотрел на меня. Глаза у него были ясные, а взгляд любопытный, и я подумала, что залью его глаза золотом, и родители потом будут стамеской вырубать металл из его черепа, чтобы оплатить ипотеку.

Я заглянула в его комнату. Там стояла узкая мятая кровать, а на полу лежали носки. На столе расположился ряд стеклянных банок, каждая из которых стала тюрьмой для жука. Жуки были разные, и каждый цветом панциря напоминал какой-нибудь драгоценный камень. Жуки скреблись о стекло банок. Мальчик проследил за моим взглядом.

– Это моя коллекция, – прошептал он.

Один из жуков попытался взобраться по стенке, но потерял равновесие, упал на спину и долго лежал, размахивая лапками в безуспешных попытках обрести опору. Мальчик улыбнулся.

– Они мне так нравятся, – сказал он. – Такие классные!