Я отвернулась от жуков и принялась разглядывать мальчика, его кровать и его носки. Жуки плакали по утраченной свободе, зеленой травке, гнилушкам и свежему воздуху, но мне было все равно. Они скреблись по стеклу, я пила молоко, а мальчик смотрел на меня.

– Меня звать Питер, – сказал он. – А как тебя?

– Не имеет значения, – солгала я, и он совсем не удивился тому, что я разговариваю.

Осторожно протянув руку, мальчик потрогал мою шерсть. Искра статического электричества проскользнула между нами, и он отпрянул, опрокинув миску. Та со стуком упала на пол и залила брызгами молока колени мальчика. Где-то в глубине дома зазвучал голос женщины, потом послышался скрип, и вскоре топот ее босых ног раздался уже возле спальни.

– Ты должна бежать, – с нотой беспокойства в голосе произнес мальчик. – Прошу тебя!

– Ладно, – отозвалась я, слыша приближающиеся шаги. – Удачи тебе, Питер!

Когда дверь в комнату открылась, я прыгнула в темный сад и некоторое время сидела, вслушиваясь в голоса мальчика и его матери. Она что-то тихо говорила ему, а он отвечал шепотом. Я сидела до тех пор, пока не появилась рука женщины, белая, как пух одуванчика в лунном свете, и не закрыла окно.

* * *

Когда я встретила мальчика в третий раз, я была оленихой.

До этого, правда, я не теряла времени. Дело в том, что я не создана для ожидания. И, чтобы не страдать, я развлекалась на стороне. Как-то раз обернулась женщиной и увела в лес, за земляникой, маленькую девочку, продержала там день и ночь, а потом отправила назад с красными пятнами на щеках, в платье из мха.

Целый месяц я прожила мышью в доме сапожника, истончая подошвы на изготовляемых им башмаках, – пока он не принялся ставить железные гвозди, и тогда мне пришлось уйти. Превратившись в мотылька, ночью я нашептывала на ухо банкиру, и, когда он проснулся, то обнаружил, что держит в своем кулаке почку собственной жены.

Маленькие миленькие развлечения.

Тем вечером, когда я вернулась к нему, я была оленихой. Белой, в коричневых пятнышках – чтобы привлечь его внимание. Я хотела, чтобы Питер вылез из окна и последовал за мной на холмы. Там бы я посадила бархатцы между его губами и зашила бы его глаза шелком из паучьих нитей. Я подошла к его окну, оно было открыто, а на подоконнике лежал кусок каменной соли.

Умный мальчик. Он действительно читал! Я лизнула соль раздвоенным розовым языком.

– Именно так выглядит твой настоящий язык? – прошептал он у меня за спиной. Я подпрыгнула. Никак не ожидала увидеть мальчика на улице, а он еще и подкрался совершенно неслышно.

– Нет, – ответила я. – Мне нравится ходить с таким языком только тогда, когда я – олениха.

И перевела разговор на другое:

– Когда это ты так быстро вырос?

– А как ты выглядишь по-настоящему? – ответил он вопросом на вопрос.

Я вновь лизнула соль и спросила в свою очередь:

– А как ты выглядишь?

Питер задрал кверху нос.

– Вот как! – сказал он, ткнув себе в грудь пальцем.

Я ухмыльнулась.

– Я тебя так долго ждал, – проговорил он. – Целые годы. Иногда мне казалось, что я тебя придумал.

Он смотрел на меня, я смотрела на него, и глаза мои переливались в лунном свете.

– Пойдем со мной! – сказала я.

– Покажи мне, какая ты на самом деле, – не унимался мальчик.

Я уткнулась своим мокрым оленьим носом в его ладонь. Поколебавшись, он провел рукой по моей голове. Той ночью моя шерсть была мягкой, как масло. Мальчик ласково гладил меня по лицу, почесывал шею снизу. Я окунулась лицом в его ладони, вдыхала запах его кожи, ощущала биение его пульса. Потом сомкнула зубы на плоти у основания большого пальца, укусив глубоко, сильно и быстро.

– Какого черта! – воскликнул мальчик, но перед тем, как он отдернул руку, я лизнула кровь языком.

– Вот какая я на самом деле, – проговорила я голосом низким и глухим. Он сглотнул, кадык его заходил под тонкой кожей шеи, а я слизнула остатки крови со своих губ и проглотила. Внутри у меня словно огнем полыхнуло – в крови немало железа, – но этой крови было достаточно, чтобы связать нас. Он убежит от меня, но ему уже никогда не спастись. Во всяком случае, с этой минуты.

Мальчик прижал руку к груди.

– Мне нужно идти, – прошептал он.

Чувствуя, как горит мое нутро, я проследила за тем, как он ушел. Я знала – он мой.

* * *

Каждый раз, когда я возвращалась к своему мальчику Питеру, он был немного другой. Когда я, будучи жабой, пила у него на руке молоко из блюдечка, из подбородка у него торчали тонкие волосы, а на носу красовался прыщ. Я прилетала к нему голубицей и клевала хлебные крошки с его ночного столика, а он был дерганым, вдруг вытянувшимся юношей, который не сводил глаз с двери и ежесекундно вытирал потные ладони. Когда я в обличье мешотчатой крысы обгрызала кусок каменной соли на капоте его машины, он предстал передо мной в черном костюме, в стельку пьяным, с лицом, залитым слезами.

– Теперь это мой дом, – сказал он, идя от машины к двери. – Старый болван протянул ноги. Ты можешь войти внутрь, и нам больше не нужно прятаться.

– Тебе совершенно необязательно здесь жить, – ответила я – Идем со мной! Я знаю место в лесу, где стоит постель, укрытая мхами, с пологом из влажной росы. Ты будешь жить там со мной и есть ягоды, которые даруют тебе бессмертие.

Твой позвоночник будет свисать с ветки, и позвонки будут постукивать друг о друга как бусы, а гусеницы бабочек станут летом нанизывать на твои ребра свои легчайшие коконы.

– Идем со мной! – повторила я.

– Скажи мне, кто ты?

– Идем со мной!

– Покажи мне, как ты выглядишь в действительности, – настаивал мальчик.

– Идем со мной, и я сделаю это, – ответила я.

Долгим был его взгляд. Затем он сделал шаг по направлению ко мне, и я решила, что сейчас он отправится вслед за мной. Но он нагнулся над порогом дома, который теперь принадлежал ему, и его вырвало. Затем дверь перед моим носом захлопнулась, и я осталась снаружи со своим куском каменной соли.

* * *

– Ты ведь можешь принять любую форму, верно?

Пальцем он развозил пролитое молоко по кухонному столу, рисуя полосы и круги на его поверхности. Я была огромной черной змеей, и чешуйки моей кожи радужно переливались как масло на водной поверхности.

– Думаю, да, – ответила я, скользя по лужицам молока. На подачках этого мальчика я растолстела и стала слишком медлительной. Он же протянул ладонь и гладил мою спину.

– Почему же ты не можешь стать человеком? – спросил он.

– Каким человеком?