Гуров посмотрел на начальника, как на наивного простака:

— Зачем лишняя возня? Мину «нашел» сапер, заранее захватив ее с собой. Вот и все. Что тут непонятного?

— Слушай, Лева, а ты точно не наломаешь дров? Если вдруг обыск ничего не даст, то эта аудиозапись и даже «выявление» мины особого веса иметь не будут. Адвокаты Фазильбекова в два счета докажут, что это все — не более чем «подстава». Нас ведь тогда наши «лучшие друзья» из министерства по стенке размажут.

— Не переживай — все схвачено! — усмехнулся в ответ Лев. — К тому же операция началась, и отменять ее я не собираюсь, слишком многое поставлено на кон. Ты думаешь, у меня только один козырь — эта аудиозапись и мина? Ошибаешься! В запасе есть некто Свинюгин — еще один приближенный Шашлычника, да и с Бройлером я еще как следует не поработал. Его «по ошибке» могут посадить в камеру с «активом» гомосексуалистов — троих держат под стражей за насилие над парнем. А потом, даже если ничего с ним и не произойдет, пусть попробует оправдаться перед своими «братками» — «кукареку» он или нет. Думаю, когда я ему такой ночлег пообещаю, запоет, как канарейка.

Выслушав, Петр измерил его опасливым взглядом и негромко резюмировал:

— Лева, у меня такое ощущение, что ты уже начал переступать какие-то грани. Да… Игру ты затеял очень опасную в плане возможности громкого скандала.

— И это мне говорит человек, не так давно лично курировавший операцию на море, которую иначе как пиратством и не назовешь?! Не правда ли? — спокойно выдержав укоризненный взгляд генерала, покачал головой Гуров.

— Но тогда под угрозой были общегосударственные интересы! — попытался возразить Орлов.

— Ага! А здесь — мои личные, сугубо шкурные! — уже не скрывая сарказма, рассмеялся Лев. — Тут тоже дела общегосударственной значимости. И не потому, что бесследно исчез строительный магнат Перлинов. А потому, что банда Шашлычника сама по себе чрезвычайно опасна и должна быть ликвидирована любой ценой. Да, любой! На войне — как на войне. Не забывай об этом. Ну, будет мне спецназ?

Поколебавшись, Петр отрицательно качнул головой и, забарабанив пальцами по потолку, задумчиво проговорил:

— Знаешь, у меня все больше зреет настроение наложить запрет на твою авантюру. Пока не поздно, пока не случилось чего-то запредельного…

— Наложи… Сыграй роль императора Николки, который своим бездарным приказом сорвал самую блестящую операцию Первой мировой — Брусиловский прорыв, приказав войскам остановиться. И этим погубил себя, свою семью и Россию. А ведь был шанс — и какой шанс! — еще в шестнадцатом году победоносно завершить войну и стать самой мощной мировой державой! — Лев пружинисто поднялся с кресла и шагнул к выходу.

Стукнув по столу кулаком, Петр почти проорал:

— Ладно! Хрен с ним! Что будет, то будет… Говори, куда и во сколько подъехать спецназу и опергруппе?

Станислав Крячко прибыл в клинику Кащенко в десятом часу утра и не без труда уладил вопрос о возможности поговорить один на один с задержанным им вчера Штупновым. Войдя в палату-одиночку, пропахшую карболкой, он увидел Кирилла, сидящего на кровати в больничной пижаме, правая рука его висела на перевязи, а на плече был то ли гипс, то ли компресс. Как видно, проводя прием, Стас не рассчитал своей бычьей силы и крепко повредил связки плечевого сустава Штупнова.

— Кирилл, это — оперуполномоченный уголовного розыска, он хочет с тобой поговорить, — пояснил санитар, который проводил гостя до палаты.

Тот, не поднимая головы, молча кивнул в ответ. Сейчас на себя вчерашнего он не был похож даже близко. Стас присел на привинченный к полу стул у небольшого стола и деловито произнес:

— Добрый день, меня зовут Станислав Васильевич. Скажи, Кирилл, какова была цель твоего недавнего побега?

Штупнов около минуты продолжал молчать, после чего приподнял голову и, исподлобья взглянув на гостя, хрипло произнес:

— Хотел отомстить своей училке, Анисимовой. Она жива?

— Да, жива… — нейтральным тоном ответил Крячко.

— Хорошо… — как бы даже с облегчением вздохнул Кирилл. — Я и сам не знаю, что мне стукнуло в голову… Ну, вот как-то так пришло, что это она во всем виновата. Пришло, и все тут.

— А в чем именно виновата? Она сделала что-то очень плохое? — спросил Станислав.

— Нет… Была, как и все… Сам не пойму, почему именно она. А-а! Она когда-то при всех обсмеяла мой костюм. Да! Это было. Я тогда сильно разозлился на нее. Хотя, если разобраться, она была права. Ой-ей-ей!.. Ой, жизнь моя, жизнь! Толком еще и не началась, а вот уже и конец…

— Почему конец? — уточнил Стас, правда, лишь для поддержания разговора, поскольку это сетование звучало риторически.

Кривововато усмехнувшись, Кирилл сокрушенно покачал головой:

— А какая может быть жизнь у чокнутого, у припадочного? Откуда быть семье, друзьям, какому-то будущему?! Тут я и издохну. И чем скорее, тем лучше… Пропади он пропадом, тот медный крест!

На вопрос Станислава Штупнов пояснил, что речь идет о медном распятии, которое он еще в детстве нашел на старом кладбище. В тот день со своими друзьями он отправился погулять по окрестностям Яркина. Только что прозвенел последний звонок учебного года, и будущие шестиклассники решили ознаменовать его, как они называли, «чудильней». То есть какими-нибудь проделками, иногда даже хулиганистыми, выходящими за рамки здравого смысла.

Местом проведения «чудильни» стала старая часть поселкового кладбища, где еще сохранились старинные купеческие захоронения. Бродя меж могил, «чудильщики» на чьей-то могиле подрисовали фломастером усы мраморному ангелу, у которого кто-то отбил руки и крылья, и надели на него, закрепив булавками, найденные на свалке драные семейные трусы. На некоторых надгробиях написали шутовские «поминалки», наподобие: «Дрыхни спокойно, чувак! Один хер, ничего хорошего тут нет!»

Проходя по одной из заросших травой дорожек, Кирилл неожиданно увидел что-то тускловато блеснувшее на солнце. Раскопав землю, он достал позеленевшее медное распятие, какие обычно вкладывают в руки умершим, и с криком «чур, мое!» показал свою находку приятелям. Однако те отчего-то завидовать ему не стали. А самый старший из компании посоветовал выбросить распятие, кинув его через левое плечо и сказав: «Как пришло, так и ушло». Но Кирилл, подозревая, что его собираются «развести, как лоха», объявил, что крест оставляет себе.

— Ишь, какие хитренькие! — показал он приятелям язык. — Я сейчас брошу, а вы сцапаете. Нашли дурака!..

Дома он спрятал распятие среди своих мальчишеских «сокровищ» и вскоре о нем совсем забыл. Но однажды его почему-то вдруг потянуло на кладбище, а поскольку никто из приятелей идти туда не захотел, он пошел один. В тот день были похороны. Одетые в траурные одежды родственники какой-то молодой женщины прощались с умершей, оплакивая ее преждевременную кончину. Наблюдая со стороны за скорбной церемонией, Кирилл неожиданно для себя ощутил нечто противоположное скорби — какое-то затаенное удовольствие от созерцания происходящего.