он не походил на сухого, сдержанного офицера, перед Горчаковым сидел общительный, приятный интеллигент. Горчаков охотно поддержал шутливый тон японца.

— Надо полагать, полковник, африканские слоны тоже скоро пожелтеют. Ваша армия успешно продвигается вперед, побеждает…

— Африканские слоны могут жить спокойно, не тревожась за свои бивни. Им ничто не угрожает — данный континент в сфере интересов наших друзей-союзников.

— Насколько мне известно, — продолжал Горчаков, — интересы ваших друзей сейчас распространились на территорию, которая давно разжигает аппетиты императорской армии. Немцы на Волге. Не столкнутся ли ваши интересы?

— Россия велика. Поделимся.

Горчакова передернуло от такого откровения.

— Между прочим, полковник, это моя родина. И мне не безразлична ее судьба.

Кудзуки не обиделся.

— Ваша?! Нет, дорогой, она еще не ваша, вам только предстоит ее освободить. А уж потом как-нибудь договоримся: в тесноте, да не в обиде…

Горчаков мрачно молчал. Кудзуки потягивал ледяной оранжад[86].

— Рапорт о результатах операции составите в двух экземплярах: генералу Пашкевичу и нам, разумеется, не ставя его об этом в известность. Все ценные сведения, которые удастся получить, и прочие интересные, на ваш взгляд, данные — в первую очередь нам. И без фокусов, поручик. Мы ваши друзья, а друзьям открывают сердце и душу. Нелегко об этом говорить, но я обязан предупредить вас: запомните, что я вам сейчас скажу. При малейшей недобросовестности, просчете с вашей стороны или иных, не отвечающих духу и букве нашего соглашения действиях за вас ответят другие. Поэтому будьте благоразумны, мы вам полностью доверяем, постарайтесь отплатить нам добром. Затребованное вами оружие, боеприпасы, снаряжение уже отправлено в крепость. Командование пограничных частей предупреждено. Все готово, князь. С богом!

Кудзуки попрощался и ушел, опираясь на трость. Горчаков задумчиво рисовал на скатерти замысловатый узор: «За ваш просчет ответят другие»…

Расплатившись, он вышел из ресторана. Надо что-то купить. Духи? Зонтик? Нет, нужен подарок иного рода — солидный, дорогой. Пройдоха Конфуций, помнится, предлагал свои услуги, правда, он тогда был в неловком положении, возможно, просто болтал. Впрочем, едва ли, коммерсанты не бросают слов на ветер в любой ситуации.

Полуденный зной еще не схлынул, и «Бамбуковый рай» был почти пуст. В дальнем углу Конфуций и пожилой китаец в скромной одежде ели палочками рис. Ресторатор засуетился.

— Десять тысяч лет жизни дорогому гостю! Такая честь! Садитесь, пожалуйста, я сам вас обслужу.

— Спасибо, сыт. Я к вам по делу.

— Рад служить вашей милости. Что пожелаете?

— Я хотел бы сделать дорогой подарок. Допустим, кольцо.

— С бриллиантами?

— Пожалуй.

— Подождите немного, господин. Я сейчас освобожусь.

Конфуций пошептался с китайцем, тот доел рис и ушел. Ресторатор сбегал в конторку, принес черную коробочку, осторожно открыл: на атласной подушечке лежало кольцо, ярко вспыхнул крупный камень.

— Полтора карата. На лепестках. Ажурная работа.

— Беру.

— Простите, господин, но я не назвал цену…

— Я же сказал — беру!

Горчаков любовался кольцом, Конфуций пересчитывал деньги.

— Восхитительно! — Человек за соседним столиком отложил газету.

Горчаков недовольно взглянул на него — одет с иголочки, массивные роговые очки, сигара.

— Извините мою назойливость, но вещь превосходная. Если не секрет, сколько вы заплатили?

— Семьсот китайских долларов.

— О! Старый мошенник здорово вас нагрел.

Конфуций подобострастно захихикал. Незнакомец угостил Горчакова сигарой, предупредительно срезал кончик. «Где я его видел, — думал Горчаков. — И голос как будто знакомый»

— Представляю очаровательную ручку, которую украсит это кольцо. Впрочем, я нечетко сформулировал свою мысль: золото, бриллианты, прочие драгоценности не что иное, как приложение, они лишь подчеркивают достоинства владельцев.

Незнакомец поклонился и, попыхивая сигарой, ушел. «Где я видел этого элегантного китайца? Где? За минувшие годы столько людей промелькнуло». Поначалу все китайцы казались Горчакову на одно лицо, позднее он понял, что китайцы столь же различны между собой, как и европейцы.

И вдруг Горчаков вскочил, отшвырнул стул.

— Да это же Господин Хо!

— Бог всемогущий! Вы его знаете? — Ресторатор испуганно оглянулся.

У Горчакова голова пошла кругом: главарь хунхузов, полудикий разбойник так трансформировался!

— Ну и клиенты у вас!

Но Конфуций уже овладел собой.

— Я всего лишь коммерсант, политикой не интересуюсь. А деньги всегда деньги. Сегодня вы, завтра он, послезавтра кто-то другой, а деньги у всех, — доверительно зашептал ресторатор. — Вы, очевидно, заметили человека, с которым я имел честь обедать, когда вы пришли? Вы даже представить себе не можете, кто он такой. И угадать не пытайтесь. Ни за что не угадаете.

— Не интригуйте, Конфуций. Кто же этот мистер?

— Он… Господин не выдаст меня властям? Красный китаец. Командир! Но для меня — простой торговец, у меня с ним неплохой бизнес, он платит деньги, и немалые. Умоляю, никому ни слова. Конечно, если господин все же решится отправить в царство теней старого Конфуция и сообщит в полицию, я вывернусь — документы у клиента безупречные.

Конфуций качнулся, пахнуло ханшином — дрянной китайской водкой. Нализался, старый болтун!

Горчаков шел по оживленной улице, свежая сорочка липла к телу. Навстречу текла пестрая толпа. «Где я, — думал Горчаков. — В какой стране? Проклятый Шейлок[87], работает на китайскую Красную армию, водится с хунхузами лоялен к властям, вероятно, к тому же японский агент. Хорошенький симбиоз, черт побери!»

Прощание было грустным. Сияющие глаза Ми потухли. Горчаков обнял девушку.

— Ну, долгие проводы — близкие слезы, пора!

Он решил пойти пешком, чтобы немного успокоиться. Под ногами тихо шуршала листва, сорванная прилетевшим из пустыни суховеем. У подъезда склонился в молитве буддийский монах в оранжевом хитоне. Опять он! И всякий раз при встрече с ним что-то случается. Совпадение?! Но я обязан ему жизнью, подумал Горчаков, надо бы его отблагодарить, но как? Деньги он не возьмет… Горчаков бросил в деревянную чашечку для подаяний серебряный доллар, завернутый в стодолларовую купюру. Монах поднял бритую голову.

— Благодарю, сын мой. Только одариваешь напрасно: деньги для нас цены не имеют, деньги — зло.

— Побольше бы этого «зла»…

— Но есть нечто более худшее. Борьба против собственного народа.

Горчаков застыл.

Монах забормотал молитву, обтянутое пергаментной кожей лицо его было бесстрастно.

Кудзуки нажал кнопку звонка, на пороге вырос адъютант. Полковник приказал подать чай, включить вентилятор. Тихий, свистящий шелест убаюкивал, Кудзуки любил этот приглушенный звук, вспоминался отчий дом на высоком скалистом берегу моря, монотонное жужжание пчел в знойный полдень, тонкий запах цветущей сакуры, песчаные, припорошенные бело-розовыми лепестками дорожки, искусно подстриженные декоративные кусты, похожие на сказочных драконов… Вспомнилась недавняя поездка в Токио на совещание, домой удалось заскочить ненадолго, Кудзуки на свой страх и риск задержался на сутки — сына прославленного военачальника наказать не осмелятся. Так и получилось, начальство ограничилось вежливым упреком…