Мария Ипатьевна впервые в жизни, уговаривая Федора поступать куда угодно, кроме избранного им учебного заведения, пустила в ход слезы. Не помогло.

— Мама, — ласково, но твердо произнес он, подводя черту под многочисленными дискуссиями, в которых глава семьи не участвовал, твердо держа нейтралитет, — выслушай наконец мои аргументы! Ты же историк, неужели не видишь той закономерности, между прочим именно исторической, которая руководит судьбой России?

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что русский народ давно уже стал жертвой своего отношения к ассимиляции! Нет, ты только взгляни на статистику! Если так и дальше пойдет, нация наша просто исчезнет с лица земли, и очень скоро. Начиная с татаро-монгольского ига, все эти узкоглазые и чернозадые, да еще с присоединившимися к ним иудеями, планомерно уничтожают Россию. А ведь когда-то мы звались святой Русью! Мама, если ты этого не видишь и не понимаешь — ты плохой историк. России нужна защита, особенно теперь, когда все эти окраины одна за другой начинают мнить себя отдельными государствами!

— Да и черт с ними, пусть катятся! — не выдержал и подал реплику полковник, присутствующий при их разговоре. — Вспомни, сынок, хотя бы эту самую Западную Украину: как тебе жилось в Рахове? Ты уже большой тогда был, должен помнить, как москалем дразнили. Да и солдат в увольнение мы меньше чем по пять человек не отпускали — с условием, что не отойдут друг от друга.

— А я о чем?! — Федор глянул на отца, потом снова повернулся к матери. — Я как раз о том, что России нужна защита! И на границах, и изнутри! Мы должны сохранить нацию, и военные — это как раз те люди, которые в состоянии эту задачу решить.

— Ну с чего, с чего ты взял?! — воскликнула Мария Ипатьевна, совершенно не понимавшая хода сыновних рассуждений. — Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что такое военная служба! Не успеешь на одном месте прижиться — тебя дальше гонят, а куда — узнаешь в последний момент. Федор, не делай глупостей! Поступай на истфак. И жить есть где — бабушка с дедом только рады будут, а то видимся раз в году, а они уже старенькие. Если ты так своеобразно мыслишь, займешься наукой, может быть, школу свою создашь.

— Мамуль, ты в окно давно смотрела? — усмехнулся Федор. — На дворе какой нынче год? Помнишь? Твои создатели научных школ, тем более исторических, давно уже на рынках дамскими лифчиками торгуют, кому они сегодня нужны?!

Возразить Марии Ипатьевне на это было нечего, как ни странно, возражение нашлось у Степана Петровича.

— А знаешь, кто им эти лифчики подвозит? — мрачно буркнул он. — Бывшие офицеры. Еще немного, Федя, и меня самого в отставку отправят. Те, кто разваливает армию.

— Заметь, разваливают преднамеренно! — живо возразил ему Слепцов-младший. — И бороться с этими гадами можно только изнутри! Нельзя допускать повторения истории — того, что было перед семнадцатым годом, когда именно развал армии обернулся падением империи, России! Заметь, мама, в офицеры на протяжении всей истории шли исключительно лучшие люди, дворяне, хранители культуры! Так и должно быть, так и будет: настоящие русские люди.

— Никакой дворянской крови ты в себе не найдешь — сколько ни ищи, — уже совсем вяло возразила Мария Ипатьевна. — Все прадеды крестьяне, а мои так и вовсе староверы…

— Что ж, тем лучше, — нашел и в этом ее возражении слабую сторону Федор. — Староверы — представители самой незамутненной части нации. Они чужаков к себе и близко не подпускали. Даже посуду, из которой те пили, выбрасывали, чтобы не оскверниться. Все, мама, давай на этом и закончим!

С момента того памятного разговора прошло десять лет, никаких дискуссий на тему выбора профессии у них с сыном больше не возникало, как не возникало и разговоров о том, разочаровался он в ней или нет. Если судить по всегда ровному настроению Федора, похоже, что нет. Наверно, он и впрямь выбрал то, что оказалось и по силам, и по душе…

Федор допил чай, но к печенью не притронулся, чем снова задел Марию Ипатьевну: пекла собственноручно, специально для него!

— Мам, ну я же не маленький, в конце концов, — рассмеялся он в ответ на ее упрек. — Ну ладно, давай с собой возьму… Все, спешу, Шурик будет здесь через пару минут, нам еще до аэропорта пилить и пилить… Пап, ты где?

Полковник, сонно потягиваясь, появился в дверях кухни и улыбнулся сыну:

— Надо же, разоспался сегодня. А вы меня почему не разбудили?

— Потому что ложиться надо вовремя! — строго сказала Мария Ипатьевна. — Вы с Федей вчера до скольких тут сидели? Когда ты ложился, я уже десятый сон видела!

— Тогда откуда знаешь, во сколько я лег? — удивился Степан Петрович.

— Проснулась ненадолго. Степа, тебе же не двадцать лет, в самом деле, чтобы по ночам бодрствовать. Ладно, садись, сейчас яичницу быстренько зажарю.

— Не надо, Маша, я просто чаю глотну.

За окнами послышался настойчивый, прерывистый автомобильный сигнал, и Федор моментально поднялся из-за стола, несколько неловко одергивая пиджак: в командировку он на этот раз отбывал почему-то не в форме, а в непривычном штатском костюме. «Точно какая-нибудь неожиданная проверка…» — подумала Мария Ипатьевна, бросая взгляд в окно, за которым только что объявился старенький «сорок первый» вишневого цвета.

— И правда Шурик… А что с нашей машиной? — поинтересовалась сна. — Отцу на следующей неделе в Москву надо, к зубному.

— Шурка до тех пор и нашу пригонит, мамуль, не волнуйся! — Федор подхватил стоявшую возле стола спортивную сумку, обнял мать, подмигнул отцу, и через минуту его уже не было на маленькой, но уютной кухне Слепцовых.

Какое-то время Мария Ипатьевна постояла у окна, глядя вслед «Москвичу», за рулем которого находился Федоров друг Шурик, дружбы с которым она не понимала и не одобряла. Шурик Бурлаков жил в Калениках с детства, то есть с тех пор, когда никакого дачного поселка здесь не было, а была небольшая деревенька — часть богатого подмосковного совхоза. К тому моменту, как началось строительство дач, совхоз давно уже прекратил свое существование, большинство жителей Калеников, и в первую очередь молодежь, перебрались в город. А Шурик остался. Работать постоянно на каком-нибудь одном месте Бурлаков не любил, а поскольку при этом был не дурак выпить, перебивался случайными заработками в поселке.

Надо признать — руки у выпивохи золотые, особенно в том, что касалось автомеханики. Взять хотя бы слепцовский «субару», на котором Мария Ипатьевна ездила каждую неделю в город за продуктами. Водила она очень даже неплохо, а вот во «внутренностях» машины не разбиралась, как большинство женщин, совершенно. А «субару» им, как назло, попался не только подержанный, но и капризный, все время что-нибудь с ним случалось. У Бурлакова на сей счет имелась собственная теория.

— Есть такие машины, тетя Маша, — пояснял он, — которые сами к себе всякие происшествия притягивают. Ну или поломки. Вашу, например, и угнать пытались два раза, и в ту «Волгу» вы, помните, как едва не въехали? А уж то, что она глохнет вечно не вовремя, это само собой! Поменяли бы вы ее, что ли, пока чего похуже не стряслось?..