– Матушка ваша?

Сысоева непроизвольно перекрестилась.

– Господь с вами.

«Будь она моей матушкой, я бы до таких лет и не дожила, в петлю б полезла», – читалось за ее импульсивным восклицанием.

– А кто? – нахмурился Дмитрий Дмитриевич.

– Тетка она мне. Двоюродная сестра матери покойной.

– Тоже покойной? – остро глянул следователь.

– Такая у нас семейка! – внезапно раздался хриплый рык Пахома Федоровича. – Все покойные, в кого ни плюнь!

Все дружно вывернули головы. Старец удовлетворенно пощипывал щетину.

– Дед – скончался! – отметил Пахом, очень довольный всеобщим вниманием. – Бабка – померла! Сестра ее – туда же! И племяшка отдала Богу душу. Псина – и та чуть не сдохла! – Он торжествующе оглядел присутствующих и закончил свою мысль: – Неладно что-то в датском королевстве!

Следователь быстро записывал.

– Где обычно Пахом Федорович проживает? – спросил Макар у Риты.

– В квартире своей, – процедила та. – С сиделкой. Которой мать с отцом платят, чтобы она за ним ухаживала.

«А лучше бы заплатили, чтобы она его подушкой придушила», – отчетливо слышалось в её интонациях.

– Так и запишем, – согласился Илюшин.

И Макар, к изумлению Саши, выудил откуда-то карманный блокнот и действительно принялся что-то лихо строчить не хуже следователя.

Дмитрию Хлебникову этот демарш не понравился. Он в довольно резкой форме попросил представиться.

– Илюшин, Макар Андреевич, – ласковым голосом, которым царица сообщала «Марфа Васильевна я», сказал Макар. – Юрист из Москвы.

Хлебников исподлобья уставился на него. Юрист. Из Москвы.

Он непроизвольно сделал пальцами движение, будто давил блоху.

– А вот следствию мешать не надо, Макар Андреевич.

– Ни в коем случае.

Хлебников сверлил его взглядом.

– Почему у вас покойная с крыши упала?

– Гравитация? – предположил Илюшин.

– Как она там оказалась?

Макар заверил, что гравитация, если верить ученым, оказалась на этой планете с момента ее возникновения.

– Пудовкина! – повысил голос следователь.

– Где?

– На крыше!

Макар задрал голову и с любопытством уставился на крышу. Интерес его был так заразителен, что вслед за Илюшиным туда устремило взгляды все семейство Сысоевых, словно надеясь обнаружить там ещё одну старушку.

– Нету, – разочарованно констатировал Макар, обозрев шифер. – Ну у вас шуточки, господин следователь.

«Побьют, – подумала Саша. – Его здесь побьют. И нас с ним за компанию».

Судя по выражению лица следователя, он тоже понемногу подбирался к этой мысли. Но его отвлекли.

– Димдимыч! – позвал стажер откуда-то из забора. – Глянь-ка.

Хлебников тут же исчез.

Все присутствующие подобрались.

– Что они там нашли? – пробормотал Илюшин.

Всем остальным тоже очень хотелось это знать. В глубине сада замаячила тощая сутулая фигура следователя. Хлебников возвращался обратно.

Он что-то нес.

Все пригляделись. Алевтина даже привстала со стула, вытягивая шею, как черепаха при виде земляники.

В голове Саши тем временем вызревало решение. Чем дольше она смотрела на оцепеневшую Галку, тем отчетливее понимала, что нужно что-то предпринять.

«Следователь опросит нас, – быстро соображала она. – Выяснит, что Галка поссорилась с покойницей и даже замахивалась на нее. И задержит её, не дожидаясь результата экспертизы. Все сорвется. Все наши мучения окажутся напрасны».

Существовал лишь один способ изменить ход событий так, чтобы ужин продолжался.

Саша жалобно взглянула на Макара, словно извиняясь за то, что собирается сделать.

Тем временем Хлебников приблизился к столу. Все увидели, что на руках у него сидит садовый гном и улыбается улыбкой существа, закончившего трудную, но необходимую работу.

Стриж ещё не успела сообразить, зачем он понадобился следователю, но уже догадалась, что дело плохо. Длинное лицо Хлебникова стало похоже на батон. Во всех случаях, когда лица окружающих становились похожи на батоны, ничем хорошим это не заканчивалось.

Это ее подстегнуло.

– Хочу сделать заявление, – объявила она срывающимся голосом.

– Заявление?

– Да!

– Какое еще заявление?

Хлебников в перчатках заворачивал гнома в какой-то пакет.

Саша слегка подалась вперед, словно отталкивалась с верхушки огромной ледяной горы, и брякнула:

– Это я ее убила!

– Чего?

– Елизавету Архиповну, – подтвердила Саша.

И для убедительности сделала руками жест, как будто скручивала крышу с банки.

В наступившей ошеломленной тишине раздался желчный смех. Смеялась Алевтина.

– А я говорила! – Она ткнула пальцем в Сашу. – Все зло от москвичей!

– Аля!

– Жена!

Но Алевтина не вняла призывам родни.

– И едут к нам, и едут, и едут! Кто торговый центр на Красносельской выкупил?

– Мы не выкупали! – открестился Илюшин.

– Сквер вырубили!

– Ни за что!

– Кто домишки на холме снес? Кто вместо них коттеджи себе отгрохал? Кто по реке носится на своих водяных, прости господи, мотоциклах?!

– Мы на поезде…

– Не сидится им в своей Москве! Елизавета из-за них померла!

– Возражаю!

– Назаренко сместили, – вдруг поддакнул молчавший до того Петруша.

Сысоевы в ответ зашумели. Они могли простить Елизавету Архиповну, но увольнение Назаренко не шло с ней ни в какое сравнение.

Назаренко был глава шавловской администрации, прохиндей и ворюга масштабов не провинциальных, а прямо-таки областных. Это при нем на центральной шавловской улице однажды утонул баран (дорогой производитель, купленный на ферме аж в самом Нижнем Новгороде).

Баран утонул оттого, что прошли дожди, а о том, что такое асфальт, шавловчане помнили только по рассказам дедов с бабками. Дороги не ремонтировались никогда. Ошметки асфальта сохранялись на них лишь потому, что Назаренко не придумал способа загнать кому-нибудь уже использованный асфальт.

Ямы на центральной улице были такой глубины, что автобусы давно начали перепрыгивать через них, бешено эволюционировав за каких-то пятнадцать лет. Ибо других способов проехать по улице Дзержинского просто не существовало.