– Главное, чтобы этот памятник был прижизненным, – отозвался Родион, снимая с переносицы очки и бросая их на клавиатуру ноутбука.

…Я долго не могла заснуть. Перед глазами в размытом алом мареве плавали причудливые тени, ткались чьи-то черные лица, а потом вдруг вырастали неясные черты человека, которого я определенно уже где-то видела. Джино. Но где? Когда? Казалось бы, разгадка витает где-то рядом, на пограничной полосе сознания и уже готова выкристаллизоваться в конкретное имя или в координаты (где? Когда?), – но нет. Вот так же примерно в детстве я никак не могла вспомнить имя какого-нибудь известного актера, озвучивающего тот или иной мультфильм, и долго ворочалась, пытаясь угадать, кто же это: Янковский? Табаков? Ливанов? Леонов? Кто еще?

Потом я включила лампу. Взяла из ящика стола тетрадь со стихами Наташи Николаевой, открыла наугад и прочитала:

Ты не сможешь сказать,

Что не любишь меня,

Ты откроешь глаза:

Не потушены свечи.

В черном небе гроза,

В свою бездну маня,

Обещает нам вечность,

Обещает нам вечность…

Я захлопнула тетрадку. Бедная девочка несколько лет тому назад, записывая эти детские стихи, еще не знала, какую именно «вечность» ей обещает «гроза в черном небе»…

Я ударила обеими руками по подушке и, решительно сунув под нее голову (я всегда так делала, когда хотела отрешиться от всего, даже от ночных звуков из приоткрытого окна), тут же заснула.

* * *

Несмотря на то что я заснула в четвертом часу, сон отлетел от меня уже в половине седьмого утра.

Я открыла глаза, легла на спину и уставилась в потолок широко раскрытыми глазами. Разрозненные факты, казалось бы, мало сочетающиеся между собой, витали, готовые нанизаться на одну общую ниточку… но эта ниточка упорно ускользала. По виду Родиона вчера за столом я поняла, что у него есть догадки, быть может, имеющие под собой реальную почву.

Но он, как Шерлок Холмс в отношении доктора Ватсона, предпочитал никогда не делиться ими со мной. Конечно, Родион Потапыч – не Шерлок Холмс, но ведь и я не доктор Ватсон. По крайней мере, едва ли доктор мог решиться на то, что предстояло сегодня мне и Мише Розенталю. Одно дело – бегать по Девонширским болотам в поисках мерзкого и зловредного пса, совсем другое – по собственной инициативе отдаваться в руки таких псов, на фоне которых собака Баскервилей – просто-напросто ласковый щенок.

Я встала и спустилась в комнату, которая номинально считалась столовой. Там уже были Родион и Миша Розенталь при полном параде. Он даже напялил очки, которые ему накануне едва не разбил Джино.

Миша красовался перед большим зеркалом, виляя то одним, то другим бедром и принимая значительные позы. При этом он не забывал про свой желудок и бодро поедал внушительный бутерброд с сыром, ветчиной и укропом.

– Входишь в роль? – спросила я.

– Вот именно. Хотя, откровенно говоря, думаю, что там будут совсем другие позы. И не перед зеркалом.

– Плавали – знаем, да? – отпарировала я. – Ну что, Родион Потапыч, прорабатываете сценарий? Давайте-давайте. Только все нужно хорошо продумать. А то мы с Мишей на собственном опыте узнаем, насколько горька участь актера на фоне безоблачной судьбы и мускулистых гонораров бездарного сценариста.

Родион поднял на меня глаза, под которыми красовались коричневые круги, нажитые явно не избытком сна, потер припухлые красноватые веки и сказал:

– Тебе весело? А мне вот – совсем наоборот. Я только что написал расписку, что никаких претензий к Джино не имею и что весь сценарий заверен моей личной подписью. То есть я в соучастии. И так далее…

Я мрачно кивнула головой.

– Я сегодня ночью пересмотрел этот замечательный опус… который, собственно, и дал точку отсчета этому расследованию, – продолжал Родион Потапыч. – Тяжело пошло это дело. Как в первый раз. Особенно впечатлил тот… жирный палач. Который с татуировкой в виде глазастого солнышка, заходящего за тучи, на плече. Страшно мне за вас. Может, все-таки взять ОМОН? Хотя нет… нельзя (я поморщилась: кажется, босс вступил в излюбленную полемику с самим собой, и конца этому пока не предвиделось). Мы контракт подписывали о неразглашении, а ОМОН берут под что-то, а не под туманные речения типа: надо, братцы, надо. Да и был прецедент с ОМОНом. Был, да…

Он посмотрел на меня какими-то чрезмерно расширенными глазами, махнул рукой и хотел добавить еще что-то, но вместо этого схватил с тарелки бутерброд с ветчиной и начал его ожесточенно жевать…

* * *

Металлическая дверь росла в глазах, как будто это не я приближалась к ней, а, напротив, она нарастала, укрупнялась в кадре на неподвижном экране. Кажется, я в самом деле сильно волновалась. Нехороший признак. Кем только не приходилось мне быть на своем веку, но порноактрисой – это, простите, перебор.

Но деваться некуда.

Дверь распахнулась точно так же, без прикосновения и стука – автоматически, как в прошлый раз. И первым, кого я увидела за дверью клуба «Петролеум», был Алик Магомадов. Он стоял в окружении четырех рослых парней, двое из которых были лицами кавказской национальности. Увидев меня и Мишу Розенталя входящими в клуб, он бросил через плечо:

– Он вас ожидает. Руслан, проводи их.

Джино находился в той самой комнате, в которой не далее как вчера вечером мы ждали встречи с Аликом. Он сидел в кресле и курил трубку. За его спиной стояла высокая мускулистая девица с фигурой профессиональной легкоатлетки или пловчихи: узкие бедра, широкие плечи, крепкие длинные руки, открытые до самых плеч.

По всей видимости, Джино поддался всеобщему увлечению завести себе телохранителя женского пола. Такой бодигард при необходимости может совмещать охранные, и представительские, и дополнительные функции.

На Джино снова были его очки. Кроме того, он надел на голову черную повязку и стал до пошлости похож на пирата, записавшегося в байкеры.

– Добрый день, – сказал он. – Рад видеть вас. Ну что, вы принесли сценарий?

– Да, – сказала я. – Вот он.

– Полина, возьми у Марии сценарий и передай мне, – проговорил порнобарон.

Высокая девица переступила своими длинными ногами раз и другой и оказалась около меня. Я взглянула в ее холодные рыбьи глаза и молча передала распечатку, сделанную на Родионовом принтере буквально час тому назад.

Джино даже не прикоснулся к сценарию: охранница просто чуть нагнулась и зафиксировала лист перед его глазами так, чтобы ему было максимально удобно читать.

Мы с Розенталем переглянулись, и в его глазах я ясно увидела тревогу.

– Ну что ж, – наконец сказал Джино. – Писал человек, явно не лишенный литературного таланта. Можно поздравить автора этого сценария… если он, конечно, не профессиональный сценарист и уже вовсю не пользуется тем, чем его наградила природа. Не знаю только, почему тема средневековой инквизиции пользуется таким успехом…