…Только, в отличие от людей на той роковой пленке, Джино и Полина не накинули на головы капюшонов.

Но это было еще не все.

Был и еще один сюрприз, от которого сердце забилось, как птичка в кулаке.

Но сюрпризу этому предшествовали слова Джино, короткие, емкие и хлесткие – и совершенно без признаков иронии, которой он так щеголял в клубе «Петролеум» и особенно накануне, в своем доме, в комнате со свечами:

– Я хотел представить вам свою съемочную группу. К сожалению, наш лучший оператор Иван Пороховщиков был недавно убит в собственной квартире. Вы, должно быть, слышали об этом.

Его лицо было сумрачно и серьезно, а глаза, не прикрытые очками, столь неуместными в сочетании с одеянием средневекового монаха и потому зажатыми в руке, горели мрачным огнем.

– Хорошо, – сказала я. Кажется, это было сказано весьма хладнокровно.

Джино зачем-то приподнял край сутаны, одетой на Полину; открылись стройные голые ноги. Порнобарон положил ладонь на бедро своей телохранительницы, погладил его одними пальцами и произнес тихим, чуть хрипловатым голосом:

– Кажется, Мария, вы хотели, чтобы сцену с вашим участием снимали первой? Ну что ж… это сцена допроса вашей героини, обвиненной в ереси, не так ли?

Я кивнула, чувствуя, как кровь отходит от моего лица, оставляя кожу холодной, мертвеющей и бледной. Да… кажется, мы в самом деле сунулись в осиное гнездо. Можем не унести ног.

– Тогда я хочу представить одного из персонажей вашего фильма, который будет играть в этом эпизоде не последнюю роль.

– Палача, – машинально выговорила я.

– Совершенно верно, палача, – кивнул Джино и вцепился пальцами в ногу Полины. Наверно, это было больно, но на ее лице это никак не отразилось. – Войди.

Перед глазами поплыло, краем глаза я зацепила бледное, как полотно, как белая сутана стоявшего передо мной Джино, лицо Миши Розенталя… и в дверях холла возникла массивная фигура. Человек в глухом холщовом колпаке, закрывающем всю голову, с прорезями для глаз. Он был одет в грубый бесформенный балахон, открывающий мощные руки.

…На левом плече было вытатуировано солнце, заходящее за тучи. Это было не просто солнце. Это было солнце с широко раскрытыми глазами, и сейчас мне показалось, что в этих нарисованных глазах пылает, корчится ужас.

Нет! Таких совпадений не бывает! Или… или наша подстава так хорошо сработала, что нам выставят тот же актерский состав, что на съемках той кассеты – с Наташей Николаевой.

Только вместо Наташи – я.

Я поднялась с кресла, чувствуя, что все тело упорно сопротивляется такому насилию над собой, что ноги становятся ватными и буквально кричат о том, что не нужно беспокоить их; что надо свалиться в трясину этого мягкого кресла и сидеть, сидеть, ощущать, что ты беспомощен и пришпилен к нему, к этому креслу, как бабочка булавкой энтомолога к картону.

– Я вижу, вы волнуетесь, – серьезно и даже с ноткой сочувствия сказал Джино. – Ничего. Я тоже волновался, когда вот так… не по своей воле.

– Просто у вас очень хорошие костюмы, – сказала я. – Особенно у палача. Это как говорил Антон Семенович Шпак в «Иване Васильевиче»: «Натурально-то как вы играете. И царь у вас, знаете, такой… типичный. На нашего Бунша похож».

Джино одобрительно рассмеялся, Полина потянулась всем телом и тоже улыбнулась, показывая слишком белые и ровные – явно искусственные – зубы.

– Пойдем, – сказал Джино.

…Мой взгляд скользил по просторному каменному коридору, в котором с правой стороны шла простая деревянная лестница на второй этаж, а с левой начинался длинный полутемный тоннель, при одном взгляде на который мне сразу стало жутко. Еще более жутко, чем тогда, когда я видела этот самый тоннель на той самой пленке.

Теперь все было воочию.

Наяву.

Но мне все равно казалось, что не я иду по коридору, сопровождаемая пронизывающим взглядом Джино, а углубляется кадр, вонзаясь в арочное пространство идущего под землю тоннеля, и я увидела несколько решетчатых дверей, за которыми была тьма. Впрочем, мне почудилось раз или два, как сверкнули глаза, выкристаллизовываясь из этой тьмы… в общем, все то же самое.

Коридор заколыхался под непрестанно давящую на мозг мрачную тягучую музыку (так, как это было на той кассете, но теперь музыкой была пульсация крови в моих ушах), повернул налево – и обернулся довольно просторным помещением с каменными стенами. Каменный мешок с параметрами примерно пятнадцать – десять – три с половиной метра. Маленькие окна, прорезанные в стене у самого потолка. Полуподвал.

Стол. Продолговатый стол, застеленный красным бархатом, длинная деревянная скамья у дальней стены и табурет возле стола. На столе не было ни канделябров, ни католического Евангелия, но тем не менее это была та самая комната, которую я видела на кассете.

Комната, где убили Наташу Николаеву.

В комнате уже была установлена осветительная техника и суетился какой-то серый человечек с таким же серым, как его одежда, лицом. Вероятно, в прошлой или в позапрошлой жизни он был крысой и жил как раз в монастырском подвале.

– Жалко, что у нас нет нашего лучшего оператора, – сказал Джино и потер подбородок. – Но ничего. Я думаю, что вы не считаете, Мария, будто у меня нет другого оператора. Ну что ж… Полина, иди сюда. А ты – пшел вон, – сказал он человечку, бывшему в прошлой жизни крысой.

На пороге появилась Полина с канделябром в одной руке и Евангелием – в другой.

– Поставь на стол, – сказал Джино. – Закрой дверь. Все на месте?

– Нет оператора, – напомнила я.

Джино удивленно оглядел всех присутствующих. Я, Мария Якимова, детектив бюро «Частный сыск»; Миша Розенталь, существо непонятного жизненного статуса; Полина, телохранитель; он, Джино, глава элитной порностудии, в таком же, как Полина, одеянии инквизитора; и, наконец, – бессловесной глыбой облаченного в холст мяса, застывшей в дальнем углу комнаты, – палач с татуировкой в виде прячущегося за тучи глазастого солнца.

– В самом деле, нет оператора, – сказал Джино. – Какой недосмотр. Впрочем, нужен ли он нам. Ведь Вани Пороховщикова нет, а заменить такого мастера некем. Ведь я, кажется, сообщал вам об этом, не так ли?

И по лицу его скользнула улыбка – удивительно знакомая, почти мальчишеская. И в то же самое мгновение я вспомнила, где я видела этого человека.

Да! Ну конечно!

– По всей видимости, – глухо выговорила я, чувствуя, как закипающая ярость стремительно возвращает мне силы, – по всей видимости, вы забыли еще об одном человеке, которого тоже некем заменить.

– Можешь не продолжать, – перебил меня Джино, – мы прекрасно друг друга поняли. Не так ли? Но, к сожалению, – он взял из рук Полины канделябр, который она так и не поставила на стол, – но, к сожалению, Наташу точно так же не вернешь, как и Ваню. Мне жаль… не поверите, госпожа детектив, но мне тоже жаль.