– …чтобы покупать не обычные сигареты, как ты мне сказал, а сигареты «с начинкой», так это, кажется, называется?

– Какая еще начинка? Косяк это называется, запомни, косяк! А то говоришь, сама не знаешь что.

– Да, не знаю и знать не хочу! Меня лишь интересует, когда ты начал этим заниматься и где добываешь деньги на наркотики.

– Даже не подумаю тебе отвечать, ты все равно не поверишь.

– А как я могу тебе верить, если ты все время врешь? Прогуливаешь школу, получаешь плохие отметки, куришь как паровоз и еще к этой отраве пристрастился! Друзей у тебя нет, спорт ты не признаешь, только и знаешь, что целые дни сидишь с наушниками и слушаешь так называемую музыку. Смотри, что у тебя творится! Здесь черт ногу сломит, это логово какое-то, а не комната. Если ты уходишь, то не говоришь куда, я жду тебя, волнуюсь, работать не могу… Джорджо, скажи, что с тобой происходит? Почему ты так изменился? Сегодня тебя задержали за покупку наркотика, завтра, если не одумаешься, можешь оказаться в тюрьме, и надолго. Ты хочешь себя погубить?

У Джулии слезы выступили на глазах. Как спасти сына? Как объяснить ему, что наркотики – это самоубийство? Она молила в душе Бога, чтобы не было уже слишком поздно.

– Что ты несешь, мама! – огрызнулся Джорджо. – Уши вянут тебя слушать. Почему ты из всего делаешь трагедию? Я сейчас плохо учусь, это правда, у меня спад, но скоро все наладится, уверяю тебя. Курение мне помогает расслабиться, только и всего. Выйду из кризиса и сразу брошу. А спорт мне действительно не нравится, вернее, не нравятся эти качки. Поигрывают своей мускулатурой, а в головах пустота.

– Ладно, про спорт это я так, к слову, – примирительно сказала Джулия, – главное – твое курение.

– А что курение? Ты сама куришь, и папа курит, и многие взрослые курят, хотя и понимают, что это вредно. А то, другое, если хочешь знать, даже безопасней. Шмалить лучше, чем курить табак, об этом один шестидесятник писал, Блюмир, кажется. Слышала о таком? Он считал, что марихуана безвредна. И шмаль безвредна, то есть гашиш, я тебе это как заядлый курильщик говорю.

Джулия вспомнила, что в годы студенческих волнений действительно был такой молодежный лидер, за которым, как за апостолом, шли многие. Проповедь ненасилия сопровождалась массовым приобщением к марихуане и героину, а в результате – целое поколение наркоманов, загубленные жизни.

– Что-что ты сказал? – До нее не сразу дошел смысл последних слов сына. – Заядлый курильщик…

– …гашиша, – спокойно глядя в глаза матери, закончил фразу Джорджо и встал с постели.

Джулия тоже поднялась. Самоуверенный тон сына вызвал у нее приступ безотчетной ярости, и она, размахнувшись, с силой ударила его по щеке. Впервые в жизни.

Джорджо, на секунду растерявшись, вдруг тоже размахнулся и нанес матери удар в лицо такой силы, что она чуть не упала. Его глаза горели ненавистью, точно он сражался со злейшим врагом.

Джулия не могла поверить, что сын осмелился поднять на нее руку. Оглушенная пощечиной, она подумала, что ей померещилось, но боль была настоящей, значит, этот кошмар – реальность, а не игра воображения.

Признать свое поражение? Повернуться и уйти побежденной? Ни за что! Джулия собрала все свои силы и снова ударила Джорджо. Джорджо ответил ей тем же. Джулия влепила ему третью пощечину, и сын, уже не помня себя от ярости, отчаяния и детского бессилия, снова нанес ей удар в лицо. Последний удар был настолько силен, что Джулия, покачнувшись, не удержалась на ногах и упала. От боли, пронзившей ее, она вскрикнула, и только это протрезвило наконец Джорджо.

– Мама, умоляю тебя, прости меня! – в отчаянии шептал он, склонившись над скорчившейся на полу Джулией.

Джорджо был бледен и очень испуган. Он сам не понимал, почему на него вдруг накатилась такая безудержная ярость. Неловко гладя рыдающую мать по голове, подросток в отчаянии повторял:

– Мама, прости, мама, мама…

– Не прикасайся ко мне! – в ужасе отстраняясь от сына, крикнула Джулия.

– Мамочка, прости, я не понимаю, как я посмел… не сердись, пожалуйста! – В его глазах стояли слезы. Он испытывал отчаяние, жалость к матери, стыд.

– Ты убил нашу любовь, – дрожащим голосом сказала Джулия, – наши отношения уже никогда не смогут быть прежними.

Она вдруг подумала о другом существе, которое зародилось в ней, и испугалась за него. Она вспомнила, как маленький Джорджо плакал в кинотеатре, когда на экране умирала мать олененка Бемби, смертельно раненная охотником. Что тогда испугало его больше: возможность потери матери или страх остаться без поддержки в чужом, враждебном мире, как Бемби, который тоже плакал не столько о матери, сколько о себе?

Джулия с усилием приподнялась и встала на колени. Голова раскалывалась, ухо и скула болели, но все это было ничто по сравнению с душевной мукой.

– Чем же я так перед тобой провинилась, чем заслужила такое обращение? – спросила она.

– Ничем, мамочка, – смущенно сказал Джорджо. – Я один во всем виноват, но только это не я был, а кто-то другой, я не такой, честное слово. – Сын говорил искренне, Джулия понимала это.

Силы оставили ее. Она закрыла лицо руками и заплакала навзрыд, как ребенок. Потом встала и, чувствуя себя разбитой и старой, с трудом добрела до кровати сына. Горло перехватил спазм, ее знобило, как при простуде. Джорджо, сев на стул рядом с кроватью, молчал.

– Ты просишь не сердиться и простить тебя, – сказала Джулия. – Как же мне не простить тебя, ведь ты мой сын! А сердиться я могу только на себя. И все равно, что-то в наших отношениях нарушилось, никогда больше между нами не будет того, что было прежде.

Она сделала паузу, надеясь что-то услышать в ответ от Джорджо, но сын молчал.

– Теперь о материальном. С сегодняшнего дня ты не получишь от меня ни единой лиры. Я как мать не могу, не имею права подталкивать к гибели собственного сына. Еда, одежда, проездной, крыша над головой – все это у тебя будет. Но на наркотики денег от меня ты не дождешься. Это окончательное решение. Хочешь что-нибудь сказать?

– Мне очень стыдно, мама, – с трудом выговорил Джорджо. – Хочу ли я что-нибудь сказать? Может быть, и хочу, но не знаю, с чего начать. Одно я только сейчас знаю твердо: подобное никогда в жизни не повторится, обещаю.

Джулия подняла на сына глаза.

– Мне тоже стыдно, Джорджо, – призналась она. – Ведь я спровоцировала приступ твоей ярости, и за это ты можешь меня ненавидеть.

Они посмотрели друг на друга – оба измученные и несчастные.

– Я не ненавижу тебя, мама. Иногда во мне поднимается какая-то злоба против других и против самого себя, и это меня пугает. В душе же я не изменился, я такой же, как был, и тебя люблю по-прежнему. – Его голос сорвался, и он заплакал навзрыд.