– Право, нынче вы не такой сонный, как в прошлый раз!

Это был один из тех, кто сопровождал меня на аудиенцию во дворец герцога.

У меня не осталось сомнений.

– Какое послание его величество соблаговолил мне отправить на этот раз?

– Никакого! – с вызывающей ухмылкой ответил королевский телохранитель. – Соберите дорожную сумку и следуйте за нами.

– У меня все готово, я только что вернулся из поездки.

– В таком случае выезжаем немедленно.

Я едва улучил момент, чтобы обнять Масэ и детей, вскочил на коня и последовал за этой парой. В пути они рассказали мне кое-что новое о положении дел. Король вернул себе Париж. Горожане, которые еще вчера клялись в верности герцогу Бургундскому, напали на английский гарнизон и открыли ворота города королю Франции. Сам он еще не въехал в Париж, но подготовка к этому уже началась. Я гадал, какая роль в этом спектакле достанется мне. За три дня, проведенных в пути, я чувствовал себя то принцем крови, следующим в сопровождении эскорта, то узником под охраной. Сказать по правде, мне всегда страшно нравились моменты, когда оказываешься на распутье, еще не зная, куда повлечет тебя судьба. И если бы я не любил балансировать на краю, падение мое было бы куда более сокрушительным и притом гораздо более скорым.

Осень медлила вступать в права, и, хотя был уже конец октября, листва с деревьев еще не начала опадать, а лишь слегка пожелтела. Подъезжая к Компьени, мы заметили, что людей на дорогах становится все больше. Чувствовалось, что война до сих пор близко, поскольку всюду сновали вооруженные отряды. В то же время по небрежной расслабленности их поведения, по ликованию штатских – мужчин, женщин, детей, радовавшихся, что впервые за долгий период можно разъезжать без боязни, – было понятно, что мир уже заключен.

Армия короля расположилась под стенами крепости, в том самом месте, где по опрометчивости или же благодаря предательству была захвачена Жанна. Король и его двор обосновались во дворце в самом городе. Мы въехали туда через распахнутые настежь ворота, возле которых не было никакой стражи, кроме благодушного старика. Мои сопровождающие новых указаний не получили и явно не знали, как им со мною быть. Вместе с моими ангелами-хранителями я побывал во многих местах. Каждый раз один из них оставался со мной снаружи, а другой заходил в здание, надеясь получить приказ. Стемнело. Они устроились на ночлег в частном доме. Его владельца, степенного обывателя, одолевали противоречивые чувства, что выражалось в напряженном выражении его лица: он радовался королевской победе и одновременно тревожился за сохранность своего добра. Он устроил нас на чердаке среди заготовленных на зиму дров. По шуршанию, шепоткам и подавленным смешкам, доносившимся снизу, мы поняли, что там он, опасаясь худшего, устроил укрытие для своей супруги, двух дочек и служанок. Утром следующего дня, умываясь во дворе, я сделал вид, что не замечаю розового личика, выглядывающего в узкое лестничное оконце. Наше присутствие явно возбуждало любопытство. Я, до сих пор хранивший верность Масэ, обнаружил, что неуверенность и страх, как лучшая подкормка, способствуют росту подавленных желаний. Если бы мы задержались подольше, вряд ли нашему хозяину удалось бы отстоять добродетели своего гинекея. Увы, а может и к счастью, на второй день мои стражи получили приказ препроводить меня во дворец.

Я не знал ни причины, по которой меня призвали, ни кто именно меня примет. Во мне теплилась надежда, что это будет король, и я получил тому подтверждение, когда посланцы Карла препоручили меня богато разодетому телохранителю. На этот раз не было никаких темных коридоров и потайных дверей. Я шел по широким лестницам, где сновал народ, через приемные, где отдавалось эхо громких бесед. Наконец меня ввели в просторную залу, по размерам уступавшую той, в Бурже. Две ярко горевшие люстры рассеивали предвечерний сумрак, отбрасывая блики на доспехи. В толпе, наводнившей приемную, были военные, рыцари в коттах и с саблей на боку. Я заметил группу прелатов, их лиловые и пурпурные головные уборы образовывали пышный букет. Кружево стихарей, изящно подбитые мехом рукава, муаровый шелк шляп – глаза разбегались при виде роскоши, не поддержанной, однако, стройностью композиции, которая позволила бы свести впечатления в единое целое. Это был блистательный и безудержный беспорядок. Между тем в этом хаосе явно крылась некая закономерность, внятная опытным придворным, поскольку мое появление не осталось незамеченным. Хотя я продумал, во что мне одеться, чтобы не выделяться из толпы, большинство присутствующих тотчас заметили появление незнакомца. Когда я проходил мимо, разговоры стихали, а когда в сопровождении охраны я двинулся вглубь залы, любопытные, скорее даже враждебные взгляды сверлили мне спину. Чем дальше мы продвигались, тем плотнее смыкались группы людей, с неохотой пропускавших нас. Наконец мы с трудом пробились сквозь последний ряд и оказались в узком, почти безлюдном кругу на возвышении. На этом помосте стояло деревянное кресло с высокой жесткой спинкой, покрытой резьбой, изображавшей цветы лилии. В кресле, скрючившись, сидел король. Неудобство его позы подчеркивали ноги, скрещенные под странным углом к телу, и скособоченные влево плечи, отчего он устало подпирал голову рукой. Это был совсем не тот человек, которого я видел в Бурже. Безмолвный, с полуприкрытыми глазами, поглощенный борьбой с нервным тиком, искажавшим его лицо, он был воплощением страдания и слабости. Накануне до меня успели дойти слухи о его героизме во время взятия Монтеро. Этот слух распустили в городе, чтобы вызвать восхищение народа. Но передо мной предстала совсем иная картина. Король больше, чем когда-либо, уповал на слабость. Собрав вокруг себя всех тех, кто в тот или иной момент как-то повлиял на его правление, король выглядел так, будто эта грозная компания его осадила. Они словно взяли его в заложники. Во всяком случае, он не без удовольствия заставлял их в это поверить.

Я легкомысленно решил, что король обратится ко мне. Приветствовав его подобающим образом, я воззрился на него в ожидании, когда он заговорит. Некий господин, чьего имени я не знал, поставив ногу на помост и поклонившись королю, спросил меня:

– Вы и есть Жак Кёр?

– Да, монсеньор.

– Король вызвал вас, чтобы вы сопровождали его в Париж. Завтра мы тронемся в путь.

Я почтительно поклонился в знак того, что повинуюсь желаниям короля. На лицах окружающих застыло надменное выражение. Назвавшись, я тем самым открыл свой статус буржуа и торговца, и знатные особы отплатили мне соответствующим моему званию презрением.

– Король желает, чтобы сразу же по прибытии в Париж вы занялись чеканкой монеты.

Я не преминул бросить взгляд на короля. Он ответил заговорщическим взглядом, но тотчас принял прежний отсутствующий и хмурый вид. Этот миг был столь кратким, что вряд ли кто, кроме меня, это заметил.

Мой собеседник повернулся к стоявшим рядом придворным и заговорил с ними. Мое время истекло. Поклонившись королю, я в сопровождении охраны направился к выходу.

* * *

Покинув дворец, я сразу навел справки, как отправить деловые письма в Монпелье и Лион, где должен был находиться Жан. Нужно было как можно скорее оценить, какие последствия возымеет мое новое назначение. Я также просил своих компаньонов прислать деньги, чтобы я мог обустроиться в соответствии с новым положением. С собой у меня было достаточно средств, чтобы купить коня и нанять двух слуг. Я вернулся в дом, где мы ночевали, чтобы начать действовать, и мой неожиданный приход вспугнул стайку хорошеньких женщин. Меня взволновал их запах.