Только тут я понял, что это сын герцога Орлеанского, об убийстве которого мой отец рассказывал нам в зиму леопарда.

– Мой брат по-прежнему в руках англичан, но это, кажется, никого не заботит.

Карл Орлеанский взялся за оружие, чтобы отомстить за своего отца, и после поражения в битве при Азенкуре он надолго оказался в плену.

Стало быть, тот, с кем я только что свел знакомство, был знаменитый рыцарь, внебрачный сын герцога Орлеанского[14], спутник Жанны д’Арк и доблестный полководец, повсеместно прославившийся своими подвигами. Мне понравился этот человек, его голубые глаза и юношеский облик. Военных всегда отличает некая прямота, идущая, вероятно, от привычки глядеть в лицо смерти. Чтобы наносить кому-либо смертельные удары, пусть даже в бою, надо сбросить с себя груз цивилизации, обрекающий большинство из нас на лицемерие и нарочитую приятность. Стоит снять эту завесу, и откроется истинная сущность, неразвитые души, лишенные цивильной оболочки, жестокие вояки. Но случается, что при освобождении от социальных условностей в них проявляется простая, почти нежная натура, чистое существо, наделенное детскими эмоциями и изяществом манер, что предполагает искреннее уважение к другим. Таким мне предстал тот, кого в скором времени станут называть Орлеанским Бастардом. Когда он откланялся, у меня осталось ощущение, будто среди придворной грязи я обнаружил драгоценный камень.

* * *

Во всем остальном я не слишком продвинулся. Время праздников миновало, и жизнь вновь стала такой, какой она была в Париже все последние годы: трудной и жестокой. Не хватало самых простых вещей, все вздорожало, начиная с еды, тем более что военные действия в окрестностях столицы продолжались, как и предсказывал Орлеанский Бастард. Я написал Равану, чтобы он прислал мне формы и инструменты для чеканки, но ответа пока не получил. Я рассчитывал, что у меня есть еще немного времени, прежде чем потребуются первые партии монет. Но через четыре дня после того, как я обустроился на новом месте, поутру две повозки под конвоем охранников прево остановились перед моей мастерской. В повозках были предметы, подлежащие переплавке: подсвечники, посуда, драгоценности. Охранники свалили их грудами посреди двора. Вокруг толпились люди, враждебно взиравшие на происходящее. После я узнал, что в благодарность за торжественный прием, оказанный горожанами, король приказал немедленно провести конфискацию. Слуги короля обобрали церкви, врывались в частные дома. Тот, кто попытался бы что-то припрятать, рисковал головой.

Оставалось лишь надеяться на то, что в обескровленном городе было уже почти нечего реквизировать. А то, что забрали у людей и свезли сюда, следовало переплавить как можно скорее. К счастью, старик-ремесленник Рох оказался искусным мастером. Он знал многих бывших работников опустевшей мастерской. К концу недели у нас уже насчитывалось пятнадцать человек, включая служащих и охрану. Мы пустили в ход старые формы, заменив надпись «Генрих VI» на «Карл VII». Правда, получилось Chenrl VII, но никто к этому не придирался. Наши сплавы были не слишком точны, а монеты на вид оставляли желать лучшего. Я как негоциант охотно пошел бы на то, чтобы выпускать высококачественные деньги. Я был убежден, что государству, которое хочет снискать доверие и привлечь лучшие товары, необходима качественная валюта. Но Дюшатель дал мне понять, что ждет от меня скорой прибыли от этой деятельности, а этого возможно было добиться, только используя незаконные способы Равана.

Через месяц мастерская заработала на полную мощность. Я отправил значительное количество монет в королевскую казну, оставив достаточную сумму, чтобы заплатить работникам и себе. Я стал важной персоной, хотя избегал бывать при дворе, чтобы меня не осаждали просьбами о займах или денежной помощи. Однако это никому не мешало наносить мне визиты с подобными просьбами.

Нигде, кроме Парижа, я не видел столько богачей и бедняков. В городе, которому выпала честь стать столицей, формировалось высшее общество. Несмотря на грязь и нужду, царившие в окрестностях, дворцы содержались на широкую ногу, о чем говорил мне некогда Эсташ. Но чтобы в праздничные вечера гордо зажигать факелы и люстры, приходилось по пять дней в неделю отказываться от обеда. Женщины экономили на еде в пользу нарядов и украшений. Зато отощавшие тела облекались в бархат и шелк. Хотя этот город пробуждал во мне чувственный аппетит, я все же не спешил удовлетворять его, хотя случаев представлялось немало. Стоило мне заметить у ищущей моего расположения женщины увядшую грудь, недостающий зуб, незаживший лишай в запудренном декольте, как желание пропадало. Прежде я никогда не сталкивался со столь странной смесью чрезмерной роскоши и глубокого упадка. В моем родном городе встречались люди зажиточные и богатые, но никто из них не стал бы поступаться здоровьем ради излишеств.

В итоге я поневоле вскоре прослыл добродетельным.

Старик Рох, старший мастер, не вылезал из мастерской. Он спал прямо под навесом в глубине двора. Однако непостижимым образом он знал обо всем, что происходит в городе. Именно он как-то утром сообщил мне свежие слухи: король намерен оставить Париж. Горожане не знали, как к этому отнестись. С одной стороны, они гордились, что Париж сделался столицей и местом пребывания монарха. С другой – Карл и его окружение относились к горожанам не как к верноподданным, но как к побежденным, причем гораздо более сурово, чем англичане.

Что касается меня, то я тоже не понимал, чем обернется для меня этот отъезд. Должен ли я последовать за королем и куда именно? Или же мне предстоит остаться одному в этом враждебном городе, где я чувствую себя чужаком?.. Я терялся в догадках, когда незадолго до наступления ночи ко мне явился странный посетитель. Это был карлик в жутком карнавальном наряде. Он шел по улице, окруженный стайкой дразнивших его ребятишек. Увидев меня, он представился с достоинством, редким для человека, столь обойденного природой. Следовало признать, что если не обращать внимания на его рост и кривые ноги и руки, то выглядел он представительно и благородно. Мне уже приходилось слышать о карликах в свите самых знатных особ, усвоивших манеры знати, но впервые я видел такого воочию. Он сказал, что его зовут Мануэлито, он прибыл из Арагона и, послужив у разных господ, оказался в распоряжении короля. Конечно, в его обязанности входило развлекать своего господина, но со мной он держался важно. Он опустился в кресло, и у нас начался серьезный разговор.

Он сразу сообщил мне самое главное: король назначил мне этой ночью аудиенцию. Мануэлито дал понять, что его господин желает, чтобы об этом никто не проведал. Король окружен людьми, которые, прикрываясь тем, что служат ему, стремятся держать его в заточении и следят за его действиями и поступками. Карлик объяснил, как нам действовать, чтобы сохранить мой визит в тайне.

Потом мы заговорили о Париже, и он подтвердил, что король намерен покинуть город. Карл никогда не любил это место. Ему никак не удавалось забыть о той роковой ночи, когда он был вынужден спасаться бегством, чтобы избежать резни, учиненной бургиньонами. С тех пор как он приехал в столицу, он почти лишился сна, его снедает страшная тревога. Затем Мануэлито с редкой непринужденностью набросал мне картину того, что творится при дворе. Он разъяснил, что принцы крови ныне требуют от короля выплаты содержания. Хотя они и помогли королю победить англичан, это было прежде всего в их собственных интересах. Если бы он удовлетворил их требования, то королевство, которое он только что объединил, тотчас бы развалилось. Эти феодалы желали господствовать на своих землях, а государь должен был зависеть от их прихотей.