Должно быть, Раван упомянул об этом, испрашивая для меня аудиенцию. Само по себе это было недурно, но по сравнению с открывавшимися грандиозными перспективами не имело большого значения. Мне хотелось уйти от ответа на этот вопрос, но я почувствовал, что король не станет продолжать разговор о торговом доме. В таком случае нужно было хоть чего-нибудь добиться.

– Именно так, сир!

– Этот пост сопряжен с немалыми доходами, особенно если исполнять ваши обязанности так, как это имело место прежде.

– Сир, поверьте, я сожалею…

Он устало махнул рукой со скрюченными пальцами:

– Важно то, как именно распорядиться прибылью, не правда ли? Не сомневаюсь, что на сей раз вы будете осмотрительнее.

Формально это был намек, но намек предельно ясный.

– Ваше величество, вы можете положиться на меня.

В знак подтверждения своих слов я склонил голову. В этот момент король встал.

– Спокойной ночи, мессир Кёр, – молвил он, бросив на меня последний взгляд перед тем, как скользнуть во тьму.

Король выглядел опустошенным. В громадной темной зале его силуэт казался крошечным, он будто съежился.

Мне стало грустно, словно я расстался с другом. Когда я вернулся домой, в грязно-серой мгле прорезался луч рассвета.

* * *

Эта встреча оставила меня в недоумении. Когда Масэ спросила, как все прошло, я не знал, что ответить. Я без конца перебирал в уме все то, что было сказано, и сотни раз упрекал себя. Было ясно, что я говорил слишком отвлеченно, слишком страстно и, главное, слишком прямолинейно. Король явно ощутил досаду, выслушивая мои поучения. Но больше всего меня огорчало то, что в итоге мы ни к чему не пришли: государь внезапно почувствовал усталость и так и не сказал, что он думает о моих проектах.

Все эти тревоги тем не менее уравновешивались несколькими обнадеживающими фактами. Прежде всего, король принял меня с глазу на глаз, что случалось крайне редко. На нашей встрече не было придворных, которые обычно сопровождали короля и отвечали вместо него. Появляясь на публике вместе с ними, государь, по обыкновению, держался незаметно, почти робко. Странные манеры выставляли его в дурном свете. Он редко выдвигал какие-то идеи, соглашаясь с тем, что высказывали его советники. Поскольку их советы зачастую бывали противоречивыми, за Карлом закрепилась досадная репутация человека нерешительного. Его считали подверженным чужим влияниям, слабым, и если говорить начистоту, то мало кто считал, что он правит сам. Мне же открылось совсем иное лицо – его собственное, он говорил о своих сомнениях, о волновавших его вопросах, о внутренних колебаниях по поводу различных событий. Я запомнил этот урок и впоследствии никогда не позволял себе рассматривать Карла как марионетку. Благоприятные сведения, хоть их и непросто было истолковать, пришли от Равана. Несколько недель спустя он рассказал мне, что король долго расспрашивал его обо мне, прежде чем назначить аудиенцию. Ныне, зная государя, я прекрасно понимаю, что было у него на уме. Подчинение окружавшим его придворным кланам могло сравниться разве что с той решимостью, с какой он подвергал опале фаворитов и лишал доверия тех, кто злоупотреблял его расположением. Готовя полную перемену курса, Карл наблюдал. Ему были любопытны новые люди, и он, в глубокой тайне, подвергал их испытанию. Откровенность Равана позволила мне надеяться, что и со мной все обстоит так же. Но шли дни, потом месяцы, а ничего не менялось. Я решил, что не прошел испытание. Вспоминая ту ночную встречу, я осыпал себя упреками, будучи уверен, что несу полную ответственность за этот провал.

К счастью, необходимость разворачивать наше дело требовала сосредоточения всех моих сил, и у меня не оставалось времени снова и снова переживать свои ошибки. Жан слал мне донесения с людьми из своей шайки, а Гильом организовал настоящую частную почту между Монпелье и Буржем. Не пренебрегая дополнительной выгодой, он сделал ее действительно доходной, согласившись доставлять пакеты для богатых клиентов из Лангедока.

Наша коммерция быстро обретала форму. После пережитых лишений потребности были огромны. Первые же грузы, посланные с целью запустить создаваемую нами сеть, принесли изрядную прибыль. Гильом сумел зафрахтовать место на судне, шедшем в Александрию, и взял хороший куш.

Перспективы были тем более радужными, что король в конце концов подписал в Аррасе мирный договор со своим дядей герцогом Бургундским. Эта новость вновь напомнила мне о надеждах, которые я возлагал на короля. Как ни странно, но я скучал по нему, хоть виделись мы какой-то час. Я чувствовал, что искренне привязался к этому несчастному младшему брату.

Мир с Бургундией значительно облегчил товарообмен с владениями герцога. В отличие от районов, которыми вынужден был довольствоваться Карл, земли Филиппа Доброго, которым не так досаждали разбойничьи шайки, процветали. В части подвластных герцогу провинций – во Фландрии и графстве Эно – интенсивно работали разные производства. Лишенные из-за войны удобных рынков сбыта, эти земли для таких людей, как я и мои компаньоны, служили идеальным местом, чтобы налаживать там торговлю.

В ту пору я с головой окунулся в работу и даже не замечал, как прирастает мое богатство. Надо сказать, что в ход шло все. Любая продажа влекла за собой новую покупку, новый обмен, новую выгоду, а прибыль, тотчас же пущенная в оборот, включалась в цикл непрерывного движения, которое мы запустили. Нехватка оборотных средств и расширение нашей деятельности не позволяли нам такой бесполезной роскоши, как денежные накопления. Порой, когда торговые обозы проходили через наш город, я откладывал несколько рулонов шелка или изделия из золота и серебра для Масэ. Мне казалось тогда, что я едва ли не краду у нашего дела и этим товарам можно было найти лучшее применение. Позднее, когда богатство позволило мне владеть куда большим количеством роскошных вещей, чем я когда-либо мог желать, я иногда с сожалением вспоминал о той ранней поре процветания, когда покупки сопровождались своего рода недоверием, почти что чувством вины, отчего приобретение вещей было более сладостным, чем обладание ими.

Я много разъезжал, и на ту пору пришлись мои первые длительные отлучки. Приближалось – и быстро – время, когда пребывание дома сделалось скорее исключением, чем правилом. Мне нередко случалось жалеть об этом, но поначалу поездки были сопряжены для меня с удовольствием, риском и открытием нового.

После достопамятной встречи с королем прошло полтора года, а он все не давал о себе знать ни напрямую, ни через Равана, который с того времени виделся с королем уже несколько раз. Но наше предприятие захватило нас полностью, и в итоге я стал забывать о короле, хотя краешком сознания всегда надеялся на какой-то знак от него. И вот по возвращении из Анжера я встретил его посланцев.

Их было двое, и они специально прискакали из Компьени. Они представились как люди короля, но, кроме надменных манер, больше ничто на это не указывало. Я попытался было усомниться, что они те, за кого себя выдают, и тогда один из них со смехом сказал: