– Держи. И давай, рассказывай, кто это тебя подвозил на «Фольксвагене»?

– Господи, как ты нас с десятого этажа-то разглядела? Ты что, в бинокль смотрела?

– Я – ясновидящая, – усмехнулась сестра. Она плюхнула передо мной значительный кусок домашнего штруделя, а затем (все-таки люблю я свою сестру) повернулась к холодильнику, достала оттуда упаковку пломбира и ложкой отколупала от нее шарик мороженого. Ну, не шарик – кусман со слегка скругленными краями, но кто я такая, чтобы жаловаться на форму мороженого! Штрудель был еще теплый, мороженое – в меру мягкое. Лизавета присыпала все несколькими крошками корицы. Господи, я просто не понимаю, как Сережа не женился на Лизавете после первого же в их отношениях приглашения на ужин. Мужики капризны, и путь через их желудок приводит черт знает куда.

– Ясновидящий психолог! Это, между прочим, очень классно. Ты бы озолотилась, – сказала я, уплетая штрудель. – А подвозил меня Саша Гусев. Вот так.

– Серьезно? Ты не шутишь? Это правда? Может, ты просто дразнишь меня?

– А тебе-то что? С чего бы твои глаза-то загорелись? Сплавить меня хочешь, чтобы я не смотрела на тебя осуждающим взглядом?

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – выпалила Лиза. – Потому что люблю тебя. Разве ты не понимаешь, что без риска нельзя обрести любовь.

– О боже, я сейчас растаю, как Снегурочка, прыгнувшая в костер. Ты звучишь, как какой-то дешевый русский сериал. Обрести любовь… Можно, я не буду? А просто поем пирог и пойду спать? Ты говорила с мамой?

– Говорила с мамой о чем? – спросила мама, вырастая передо мной как голография. – Опять вы, девочки, что-то от меня скрываете?

– Ага, преступление, – пробормотала я, надеясь скрыть за раздражением замешательство. По маминому лицу можно было ясно понять, что Лизавета ей ничего не сказала. А по панике в Лизиных глазах я выяснила, что говорить о чем-либо она еще и не собиралась. Высокие, высокие отношения. Значит, Сережа у нас по-прежнему в секрете, зато я должна была «обрести любовь». – Меня проводили до дому.

– Что я слышу?! – тут же выпалила мама. – Неужели правда? Живой человек? Мужского пола? Не таксист?

– Да, да и да, – буркнула я.

– И что теперь? Год будешь думать о том, что из этого следует и стоит ли предпринимать дальнейшие действия? – хмыкнула мама. – Таблицу составишь?

– Между прочим, к вашему сведению, я записалась в секцию бадминтона, – попыталась увести в сторону их внимание. – Хотя это и было непросто. И теперь у меня болят ноги, колени, лодыжки и голова. Я ее постоянно задирала, чтобы видеть этот чертов воланчик.

– Я горжусь тобой, – выдала Лизавета. – Хоть на что-то, оказывается, ты можешь решиться ради любви.

– А когда мы сподобимся познакомиться с этим твоим живым мужчиной? – спросила мама. – Ты только не раздумывай слишком долго, просто бери и приводи его в гости.

– Да может, мне сразу уже привести его на ночь – и все? Чего тянуть? Вы же меня буквально толкаете к нему в руки? Откуда столько аморальных советов, вы же совсем не так нас с Лизой воспитывали?

– Хватит уже! – вдруг воскликнула мама. – Сейчас другое время. И то, что Лизочка родила, – совсем неплохо.

– Серьезно? – буквально вытаращилась я.

– А что? Если на тебя надеяться, так можно вообще без внуков остаться. А так у нас есть Володечка. Разве плохо? – спросила мама.

– Да? Ну конечно, сейчас же другое время. Даже лучше без мужа, верно? – почти крича сказала я.

– Фая, не нужно цепляться к словам, – возмутилась мама.

– Мама, только, ради всего святого, ты тоже не рассказывай мне о том, что я должна «обрести любовь».

– А почему нет? – удивленно спросила мама.

– Ладно, я все поняла, – воскликнула я, поднимая руки над головой, показывая, что сдаюсь. – Мораль больше не в моде в этом доме. Приведу я вам живого человека мужского пола. Довольны?

И я замолчала, полностью сосредоточившись на штруделе.

На следующий день я пришла на работу злая и не выспавшаяся. Вот как начнешь думать, так невозможно уже остановиться. Где-то к трем часам ночи я встала, устав считать баранов, и пошла искать таблетки, прописанные мне доктором Апрелем. Я перерыла всю сумку, и только потом вспомнила, что выложила их за каким-то лядом на работе… Значит, сна не намечалось. Когда пришло время вставать, я даже обрадовалась. Трудно представить, насколько скучная у нас телепрограмма для ночного эфира. Все то, что никак не пригодилось для вечера, утра и дня, сбрасывали на время, когда телевизор смотрят только отморозки, пьянь и невротички типа меня.

– Ты чего такая дерганая, Фая, – спросил Джонни, с интересом наблюдая, как я пытаюсь выломать секцию турникета на проходной.

– Ты бы лучше разобрался с пропусками, Джонни! – рявкнула я, перепрыгивая через «палочку». – Достали уже!

– Да чего ты? Это не моя работа, – услышала я крик, летевший мне вслед. Я наплевала и забыла, хотя определенное чувство стыда плескалось где-то на дне моего уже даже не наполовину, а почти совсем пустого стакана. Я пересекла двор, злясь и на себя, и на весь мир, но больше всего на Лизавету, решившую выходить замуж за человека, которого ни я, ни мама терпеть не могут. Вот из-за чего я не могу успокоиться и уснуть. Зачем он ей? Почему она видит соринки в моих глазах, но и знать не хочет, что ее собственные глаза буквально завалены бревнами? Сережа будет жить с ней, ходить по ее дому в трусах, пропадать, изменять (наверняка), заставлять Лизу плакать и жалеть о принятых решениях. Почему я так уверена в этом? Да потому что вопреки всему, о чем говорят Лизаветины учебники по психологии, люди не меняются. Не способны. Могут, конечно, сделать вид – ненадолго. Могут даже совершенно искренне верить в то, что хотят измениться. Считать, что меняются. Но это как попытаться переделать куст крыжовника в красную смородину, перекраивая маникюрными ножничками каждый листочек, привешивая пластиковые ягодки на нитках. Работы – море, результат – ноль. Особые умельцы могут, наверное, добиться внешнего сходства – на некоторое, весьма непродолжительное время, но стоит попробовать собрать урожай – и обман вскроется. А уже следующей весной, когда новая листва начнет проклевываться из почек, крыжовник снова станет самим собой. Колючий, устойчивый к нашему климату, жесткий на вкус.

– Ромашина! – услышала я голос, который надеялась слышать как можно реже. Я оглянулась и увидела, как к подъезду «Башни» подруливает идеально чистый «Лексус» с номерами фирмы. Из окна со стороны пассажира на меня смотрело лоснящееся от удовольствия лицо Постникова. – Что-то ты бледная сегодня. Похмелье? Тебе не говорили, что женский алкоголизм неизлечим? Смотри, уволят тебя, будешь бутылки собирать! – И он расхохотался, довольный собственной шуткой. Я попыталась было сдержаться, а затем вдруг подумала – к черту. Зачем?

– А вы, значит, наработали на личного водителя? – спросила я. – Поздравляю.