спальне, или в каком-то смутном пейзаже, который я быстро представил в своем воображении. Зная Джеффа так, как знал его я, я смог бы принять такую возможность гораздо быстрее. Его застенчивость, пассивность, низкая самооценка – все это делало его подходящим на роль жертвы гораздо лучше, чем любой другой сценарий убийства, который я мог себе представить. Его новая квартира находилась не в самом безопасном районе, и я знал, что он опасался ограбления, вполне вероятно потому, что его уже грабили. Мне было бы легко представить, как он возвращается домой поздно вечером, возможно, пьяный и шатающийся, готовая мишень для ограбления. Я также знал, что в прошлом Джефф становился агрессивным в состоянии алкогольного опьянения, и в ситуации ограбления он мог попытаться напасть на грабителя, что могло легко закончиться смертью.

Но мне сказали совсем другое: что мой сын убил кого-то другого. Как бы легко ни было представить его убитым, я обнаружил, что невозможно представить его убийцей, темной, неуклюжей фигурой, вооруженной ножом или пистолетом. Джефф, которого я знал, был слишком мягким, обычно пассивным, гнев в нем раскручивался слишком медленно, чтобы в коротком конфликте он мог достигнуть состояния аффекта. Я видел в нем только человека, о котором легко можно было подумать как о несчастной жертве. В сценарии убийства для него попросту не могло найтись роли.

Я сразу же позвонил Шери, но ее не было на работе. Как оказалось, я не смогу дозвониться до нее по крайней мере в течение двух часов. Тем временем я позвонил Джеральду Бойлу. Ранее он представлял интересы Джеффа в деле о растлении малолетних, и я подумал, что у него может быть какая-то информация о расследовании.

Бойла ответил, и он был взвинчен.

– Лайонел, я пытался дозвониться до тебя, – сказал он. – Мне названивали все утро.

– Кто тебе названивал?

– Газетчики. Телевизионщики. Вся пресса.

– Телевизионщики? Какого черта им надо?

– Они пытаются выяснить все о Джеффе.

– Что значит о Джеффе? Что происходит? Никто не сообщил мне никаких подробностей.

– Мне позвонили из полиции, – продолжил мистер Бойл. – Джефф был арестован за покушение на убийство.

Я был сбит с толку, даже почувствовал некоторое облегчение. Покушение на убийство было гораздо менее серьезным преступлением, чем убийство. Возможно, полицейский в доме моей матери все неправильно понял.

Но это было облегчение, которое быстро исчезло. Торопливо, короткими, отрывистыми фразами Бойл описал ситуацию, которая ни в малейшей степени не подходила для обвинения в покушении на убийство. Было ясно, что он просто ошибся в словах и что Джефф не «покушался» на убийство, а совершил его.

– Они нашли части тел в квартире Джеффа, – сказал он. – Много. Они принадлежат разным людям.

– Разным?

– Точно больше, одного, – сказал Бойл. – Никто не знает, сколько их. Может быть трое, может больше. Полиция также нашла несколько удостоверений личности в квартире Джеффа. Очевидно, молодые люди. – на мгновение он, казалось, был ошеломлен самой информацией, которую выдал. – Я не могу поверить, что это тот самый Джефф, которого я знаю. Вы когда-нибудь разговаривали с его надзирателями по условно-досрочному освобождению?

– Да.

– Они не заметили в нем ничего подобного? Не предполагали, что он может сделать что-нибудь вроде этого?

– Насколько мне известно, нет.

В голосе Бойла звучало недоверие, но он быстро перешел к следующему пункту.

– Хорошо, дайте мне еще час, и я попытаюсь получить больше информации от полиции.

Бойл звонил несколько раз в течение следующих двух часов, но он не смог больше пролить свет на ситуацию Джеффа. Таким образом, когда я наконец добрался до Шери, у меня было не больше информации, чем утром.

Я говорил с Шери после первого разговора с полицейским в квартире Джеффа. Мы оба согласились что Джефф, вероятно, снова попал в беду из-за растления. Это серьезное обвинение, очень серьезное… но ничего даже близко похожего на то, что вывалил Бойл.

– Полиция интересуется Джеффом из-за убийств, – сказал я ей.

– Самоубийства? – ошарашенно переспросила Шери. Мысль о том, что мой сын мог быть причастен к убийству не помещалась в ее голове. – Джефф пытался покончить с собой?

– Нет, – сказал я, и повторил медленно. – Убийств.

Затем я добавил единственную деталь, которая могла бы быть более шокирующей.

– Больше, чем один. По крайней мере, трое.

Три.

Три убийства.

По крайней мере.

Что делает отец с такой информацией?

Я сделал то, что делал всегда. Я погрузился в странную тишину, которая не была ни сердитой, ни угрюмой, ни печальной, а просто тишиной, оцепенением, ужасной, невыразимой пустотой. Ошеломленный и неспособный справиться с мыслями, которые вихрем проносились в моей голове, я машинально вернулся к рутинной задаче, которую я выполнял непосредственно перед звонком моей матери, в данном случае редактированию методов анализа для кремнезема. Послушно, тщательно, с глубочайшей концентрацией я сосредоточился на вопросах химической методологии.

Это не значит, что у меня не кружилась голова от всего, что мог натворить мой сын, от всех оставшихся без ответа вопросов о его преступлениях, или даже от причудливого видения множества полицейских чиновников, роящихся в доме моей матери, но только то, что я навязчиво возвращался к тому, что оставалось стабильным и предсказуемым в моей жизни: старое убежище лаборатории.

В течение всего этого долгого дня я никому не рассказывал о том, что случилось с Джеффом. Вместо этого я просто старался сохранять спокойствие, вести себя так, как будто ничего не произошло. Вокруг меня мои коллеги смеялись, шутили и занимались своими обычными делами. Мой коллега по офису рассказал о некоторых листах аналитических отчетов, независимо от того, были ли заполнены эти конкретные образцы или нет. Я отвечал на его вопросы с твердым профессионализмом, который в тот момент казался единственной бесспорно надежной чертой моей жизни.

В течение следующих нескольких часов мой внутренний мир приобрел зловещую атмосферу темной и отчаянно охраняемой тайны. Однако это было не новое для меня чувство, а то, к которому я с годами привык. В 1988 году, когда Джеффа арестовали за растление малолетних, я держал это в секрете. Я также держал в секрете все остальное, что узнал после этого. Я держала в секрете предыдущий арест Джеффа за непристойное поведение. Я держал в секрете его гомосексуальность, его пристрастие к порнографии, его кражу манекена из универмага, все держал в секрете. Я сам не замечал, как умолчание начало окутывать мою жизнь, превращая самую глубокую ее часть в тайник в подвале.

Теперь эта самая тайная, тщательно охраняемая и тщательно охраняемая жизнь вот-вот должна была взорваться. Сама мысль о таком внезапном, ужасном и глубоко личном разоблачении