стрижка. Холодея, я пригляделась и облегчённо выдохнула. Это был не он, всего лишь похожий парень. Как бы то ни было, настроение испортилось моментально – коротким испуганным импульсом и последовавшим за ним изнутри души разочарованием, как будто наша встреча была тем, чего я ждала с нетерпением. Подождав, пока закончится песня, я улыбнулась Диме, стараясь не спугнуть его лирического настроения.

– Давай допьём и пойдём? Я сегодня устала.

Парень скривился, но всё же кивнул. Казалось, сейчас он подчинился бы любому моему слову. В другое время я, может, и воспользовалась этим для своего развлечения, но сейчас голова была слишком забита другим. Одевшись, мы вышли на тёмную, полную луж улицу.

– Домой? – уточнил Дима.

Я кивнула. Мы медленно шли по ночному городу. Пока Дима обходил лужи, стараясь не запачкать ещё больше свои ботинки, я смотрела на звёзды, усыпавшие прояснившееся небо, и думала обо всём и ни о чём одновременно. Дима ещё продолжал что-то рассказывать, спрашивать, отвечать. Я едва участвовала в разговоре, наслаждаясь пустой задумчивостью. Наконец мы замолчали. У подъезда парень остановился, заглядывая мне в лицо.

– Когда увидимся в следующий раз?

Я пожала плечами.

– Пока не знаю, – ответила честно. – Я напишу, когда буду знать точно.

– Ок, – кивнул Дима.

Помедлив, взял меня за руку. Я напряглась, ожидая, что сейчас он снова полезет ко мне с поцелуями, но парень только улыбнулся и произнёс:

– Ты особенная, Оля. Ну для меня точно. Я знаю, что пока тебе не нравлюсь, но я это исправлю. – Он хмыкнул и уже серьёзно закончил: – Потому что за твою любовь стоит бороться.

И, поцеловав мою руку, Дима пошёл обратно. Я только при разинула, удивлённо глядя ему вслед. Ничего себе! Я ожидала от него чего угодно, кроме такого признания. Поднимаясь по лестнице домой, усмехнулась ещё раз, уже от удачного выбора слов. «Особенная». Ещё бы сказал «не такая, как все». В свете всего, что я узнала о себе недавно, это даже становилось правдой.

Дома, поужинав с родителями, я принесла в свою комнату старенький принтер и, откопав завалявшуюся фотобумагу, запустила печать. Три снимка выползли один за другим. Цветной картридж давно засох, поэтому фото получились чёрно-белыми, но так вышло даже лучше. Словно распечатанные воспоминания. Взяв булавки, я развесила фотографии над кроватью. Ближе всех оказался волк. Перед сном я включила ночник и, засыпая, смотрела на его тёмный силуэт и оскал. В этот раз мне не снились никакие странные женщины, только по кругу, как в поставленном на повтор фильме: Дима, волк, художник, Дима, волк…

На следующий день я купила парик – иссиня-чёрный, длинный, идеально скрывающий мои настоящие волосы. Конечно, у меня не было опыта по тайной покупке запрещённого оружия, но разум подсказывал, что нужно хоть как-то изменить свою внешность. Спрятав покупку в сумку, я зашагала по улице, щурясь на яркое солнце и чувствуя себя просто великолепно.

Приготовления шли полным ходом.

Глава 8

Мы можем помолчать, мы можем петь,

Стоять или бежать, но всё равно гореть.

Огромный синий кит

Порвать не может сеть,

Сдаваться или нет,

Но всё равно гореть.

Я слабо шевельнула губами, напевая слова, и нажала повтор. Песня в наушниках заиграла по кругу, отдаваясь аккордами в сердце. Мне и раньше она нравилась, и я с удовольствием наигрывала её на гитаре, когда заканчивались собственные слова и мотивы. Но сегодня песня особенно трогала нервы, заставляя те отзываться тягучей печалью. Почему именно она? Я взглянула на бегущее вверху страницы имя Влада и нахмурилась. Почему её?

Прежде чем идти нужным маршрутом, пришлось проводить его на работу – убедиться, что не столкнусь с ним в другом месте. По дороге Влад снова зашёл за кофе и, с наслаждением попивая его, поспешил к «Аквамарину». Я следила за ним с невольным удивлением. Мне казались дикими его беспечность, его жизнелюбие, когда я, словно гадалка, прекрасно знала, что принесут ему грядущие дни. Неужели мы все обречены оставаться в неведении до конца? Что это: жестокость судьбы или её милосердие?

Сегодня подгоняемые нарастающими, разбухающими внутри эмоциями воспоминания особенно обострились. Они врывались в мысли, заслоняя мир, и события прошлого казались свежее настоящего. Чтобы развлечься в дороге, я открыла путь одной из жизней, позволив рассказать свою историю. Воспоминания с готовностью хлынули в голову.

– Зачем Вы меня вызвали, госпожа?

Я подняла взгляд на служанку. Молодая, бойкая, верность в душе соединяется с робостью. Если следователь решит её пытать, наверняка та всё расскажет. Стоит ли рисковать? Я взглянула на висящий над камином портрет мужа – роскошный, полный скрытого восхваления – и сжала губы. Стоит.

– У меня для тебя поручение, – ровно произнесла я. – Поручение тайное, и знать о нём не должен никто из домашних, особенно господин. Если проговоришься, ни мне, ни тебе головы не сносить.

Служанка кивнула. Начало её не пугало – у хозяев бывали разные причуды.

– Сейчас ты отправишься к лекарю, – продолжила я. – К лучшему – Василию-травнику. И закажешь, не говоря, для кого, сильный яд, такой, что не оставляет следов.

Вот теперь девушка испугалась. Её глаза широко распахнулись, будто она хотела как следует меня рассмотреть. Рот беспомощно открылся. Голос дрогнул.

– Госпожа, что Вы собираетесь сделать?

– Тебя это не касается, – отрезала я.

Служанка отпрянула, пугаясь и слов, и тона.

– Это приказ, и ты должна его выполнить.

Девушка склонила голову, нервно сглатывая. Она уже прекрасно всё поняла, но мне была верна больше, чем господину, и не посмела бы разрушить заработанное за годы доверие. Она приехала в этот дом со мной. Предать меня означало бы для неё гибель.

– Слушаюсь, госпожа.

И, поклонившись, служанка вышла.

Я посидела немного, слушая её шаги в коридоре, а потом встала и прошлась по комнате. От нервного дыхания вздымалась грудь. Запрокинув голову, я посмотрела на помпезную хрустальную люстру, одну из тех, что муж выписал из-за границы. Почувствовав непреодолимое желание расколотить эти висюльки, отвернулась.

А ведь как всё хорошо начиналось! По крайней мере, неплохо.

Всё изменилось год назад. Поскольку близился возраст, когда юные девушки покидали семьи, а влачить существование в монастыре я не хотела, оставалось лишь выйти замуж. Другого пути для женщины не существовало. Вопрос состоял лишь в том, за кого. Претенденты были, и старики, и молодые – к сожалению или счастью, но я пользовалась успехом у женихов. Последнее слово оставалось за отцом, но на его решение можно было повлиять. Об этом не беспокоилась.

Гораздо больше я думала о самих женихах. Когда