Люди стали замечать, что я часто лежу на кладбище в неглиже и разглядываю кроны деревьев, в которых обитают призраки. Пожилые мужчины в черных шляпах и молитвенных покрывалах, приходившие помолиться, при виде меня закрывали руками глаза и убегали, прося Бога защитить их.

Вскоре слухи об этом дошли до моей матери.

– О тебе уже судачат в городе, – сказала она мне. В последнее время ее стал мучить постоянный кашель. После смерти отца она ослабела, но только физически. Язык у нее оставался таким же острым. – Люди думают, что ты сошла с ума или в тебя вселился дьявол. Думаешь, кроме тебя, никто горя не знает? Думаешь, мало утрат я пережила? Рыдай, сколько тебе угодно, по ночам в постели, но держи себя в руках, когда выходишь на люди.

Единственной верхней одеждой, которую я носила после похорон, было черное платье, сшитое для меня Жестиной. Когда я наконец отдала его в стирку женщине, приходившей к нам помочь по хозяйству, она опустила его в воду в корыто, и та почернела, на поверхность всплыл разнообразный мусор, застрявший в подоле.

Розалия плакала, когда мы покидали свой дом, и ее можно было понять. Жить в одном доме с моей матерью было ужасно, она гоняла Розалию туда и сюда, так что, помимо ухода за детьми, Розалии доставалось еще столько же прочей работы. Она стала удирать на задворки нашего дома, где находилась хижина Энрике. Он был старше Розалии на двадцать лет – почти на столько же, на сколько мой муж был старше меня, – но в присутствии Розалии он, казалось, молодел. Она же вечно что-нибудь напевала, даже когда мы стирали. О том, что между ними возникла любовь, нетрудно было догадаться – и по щегольскому белому платью, которое она надевала, и по пирожкам, которые она для него пекла, и по тому, как они смеялись, сидя около его хижины. Однажды я решила проверить это и посмотреть на Розалию, когда она вернется от Энрике. Она вошла раскрасневшаяся, напевая незнакомую мне песню на неизвестном мне языке.

Я всегда восхищалась мистером Энрике, который спас жизнь моему отцу. После смерти папы я сразу отдала ему всю папину одежду и папины вещи, пока мама не успела помешать мне. Энрике жил один, но вовсе не чуждался людей. Я предупредила Розалию, что уже не одна женщина пыталась женить его на себе, но он, похоже, был против женитьбы.

– Ему просто не встречалась такая, как я.

Вот что делает любовь с женщиной, думала я, выгоняет ее по ночам в сад, заставляет верить, что ее желания могут повлиять на судьбу. Для меня такая любовь была загадкой, я не понимала, как могут люди позволить своим эмоциям руководить ими. Любовь нельзя увидеть, к ней нельзя прикоснуться, ее нельзя попробовать на вкус, но она может разрушить твою жизнь, и ты будешь вечно гоняться за своей судьбой в потемках.

Мой сын родился, когда погода изменилась и начались шторма. С утра все было залито голубым сиянием, вечером пошел дождь и подул ветер. Я дрожала от холода в постели. Почувствовав, что роды приближаются, я попросила Розалию позвать Жестину.

Жестина сразу же пришла. Они с моей матерью не разговаривали и даже не смотрели друг на друга. После того как Аарона отослали в Париж, они впервые оказались рядом. Но в этот вечер им было не до ссор, так как предстояло важное дело – помощь в рождении ребенка. Мама не осмеливалась прогнать Жестину на этот раз, так как сама никогда не помогала при родах, и была даже рада, что присутствует опытный человек. Когда начались схватки, мама оставила нас, но прочитала перед этим несколько строк из Книги пророка Исайи, чтобы уберечь младенца от козней Лилит, этого демона в образе визгливой совы, и обещала ей неприкосновенность, если и она не тронет малыша. Ну что ж, мама по крайней мере помолилась за меня – я и этого от нее не ждала.

Младшему сыну Исаака потребовалось четыре часа, чтобы выбраться на белый свет. Я старалась терпеть боль и не кричать, но чувствовала, как внутри, рядом с младенцем, накапливается горечь, очаг неблагополучия. Я искусала губы до крови и мечтала улететь куда-нибудь из своего тела, чтобы прекратить боль. Когда мне показалось, что я умираю, я закричала первой жене Исаака, чтобы она взяла меня к себе, но как раз в этот момент ребенок родился. Он был маленький, но сразу завыл по-волчьи, что было признаком крепкого здоровья. Жестина завернула его в чистую простыню и пробормотала молитву, которую произносила ее мать, когда мы болели или нуждались в успокоении. Говорила Адель на память на языке такого далекого от нас мира, что сама его не понимала. Тем не менее мы обе знали, что это мольба о долгой жизни в этом жестоком и прекрасном мире.

Волна облегчения накрыла меня, и я была рада, что могу спокойно уснуть. Я думала, что мама смягчится в своем отношении к Жестине после того, как та помогла родиться ее внуку, но однажды сквозь дрему я услышала их разговор в саду, во время которого мама не выказала никакой благодарности. Голоса то понижались, то повышались, порой напоминая жужжание жалящих пчел. Рядом со мной, ровно дыша, спал последний сын Исаака. Я оставила его и подошла к открытому окну.

– Не хочу тебя здесь видеть, – говорила моя мать. – Тебя могли бы арестовать, если бы я захотела.

– Арестовать? – расхохоталась Жестина. – За что?

– За воровство.

– Это меня обокрали! Эта ведьма, ваша невестка, отняла у меня дочь.

– Ты первая обокрала меня! – крикнула мадам Помье.

– И что же я украла? – начала было Жестина и запнулась. Она поняла.

По лицу матери текли слезы. Она сунула в руки Жестине жемчужное ожерелье – то самое, которое вывезла в подоле платья с Сан-Доминго.

– Возьми это, только никогда больше не показывайся здесь.

– Хорошо, – ответила Жестина, надевая ожерелье на шею. – Я возьму это как искупление вашей вины, только это ничего не меняет, мадам. Это из-за вас мы обе потеряли детей.

Жизнь малыша вошла в свою колею, и я снова стала ходить в нашу контору. Мы уже обсудили положение дел с Энрике. Я считала, что мы можем сохранить семейное предприятие в своих руках, не передавая его родственникам из Франции. Отец в свое время научил меня почти всему, что надо для ведения дела, а Энрике мог помочь с остальным. Мы с ним сотрудничали очень успешно, и вскоре я поняла, что наш бизнес построен на ненадежном фундаменте. Мы были заложниками погоды. Когда начинались шторма, мы теряли и корабли, и товары. Энрике предложил продать часть предприятия, связанную с судоходством, и сосредоточиться на торговле – на том, с чего начинал отец и что было основой его бизнеса.

– Пусть другие рискуют в погоне за большими барышами. Магазин даст стабильный доход. Для одинокой женщины с детьми это более надежное дело.

Я решила, что это разумно, и предоставила ему составить смету. Затем я изложила наш план матери. От самой мысли о том, что надо обсуждать что-то с ней, у меня снова появилась сыпь, исчезнувшая было с рождением ребенка. Однако хочешь не хочешь, а сделать это было надо. Мы с мамой остались единственными взрослыми членами семьи и, возможно, могли достичь согласия относительно плана, который сохранил бы наши права на собственность, принадлежавшую моему отцу.