class="p1">Гертруда, видно, поняла его чувства и грустно улыбнулась.

— Ушёл с новгородским посадником Остромиром на чудь[183]. Наверное, лежит сейчас в походной веже с очередной наложницей.

Она подъехала к Всеволоду вплотную. Нежная женская ладонь легла на его длань.

— Ты не заботь себя, не думай о нём. Ему хорошо без меня, лучше, чем со мной. — Она вздохнула. — И отчего мне так не повезло?! Если бы я была твоей женой! Мне и киевский стол не нужен без тебя! Как я была бы счастлива! Была бы твоею, открыто, не таясь. Ну почему, почему не за тебя меня отдали?!

— Не нам судить о том. Господь так определил, ему видней, — мрачно отрезал Всеволод. — Пора возвращаться, нас начнут искать.

Он резко повернул коня и стегнул его плетью.

Гертруда мчалась за ним следом, задорно крича:

— Ты говоришь, как монах, князь Хольти! Да, да, как монах!

Она громко, заливисто хохотала.

— Монах! Монах! — словно эхо, звенели в его ушах её слова.

Глава 18

ЩЕЛЬ В ДВЕРИ

Как одно мгновение, пролетели для утонувшего в пуховых перинах Всеволода часы сна. Наконец, он пробудился, будто от резкого толчка, и, протерев глаза, с недоумением огляделся. За косящатым оконцем горела багрянцем вечерняя заря. Зевнув и набожно перекрестив рот, Всеволод поднялся на ноги. Стал неторопливо одеваться, слыша за дверями покоя шум шагов и негромкие голоса. Десница безотчётно потянулась к сабле в серебряных ножнах. Ощутив холод булатной рукояти, князь немного успокоился, одёрнул себя: «Что за глупости на ум идут?! Чего бояться?! Кого?!»

Подошёл к ставнику с иконами, положил крест, горячо зашептал слова молитвы.

«Грех ведь! Грех створил тяжкий!» — подумалось со страхом.

Предательский холодок пробежал по спине, руки задрожали, колени как-то сами собой подкосились и с глухим стуком ударились о дощатый пол.

В унылой тишине молился Всеволод, с надеждой и тоской взирая на лик Спасителя. Казалось, Бог смотрит на него и скорбит о его сгубленной по глупости душе. Трепет охватывал князя. Это потом, после ничего не останется, кроме ожесточения, ненависти, жажды мщения и безудержного честолюбия, сейчас же любой проступок вызывал неприятие, ужас, Страх Божий в сердце, благоговение перед вышней несокрушимой силой и волей. Хотелось плакать, рыдать, умолять о прощении, клясться, делать что угодно, только бы смыть с души позор и грязь.

За спиной послышалось тихое шуршание, скрипнула и затворилась дверь.

Евнух в чёрном опустился на колени, тенью распластался на полу.

— Не вели казнить, архонт. Проведал я, покуда ты спал... Твой племянник, Ростислав, сын Владимира, твоего покойного брата, у княгини Гертруды. Вчера ещё был, до нас, тайно.

— Ростислав?! — Всеволод аж подскочил от удивления. — И откуда его принесла нелёгкая?! Вроде сидел тихо-мирно в Новгороде, потом на Волынь перебрался. Не узнал, что ему надо?

— Не всё, архонт. Знаю одно: с киевской княгиней он греху предаётся.

Спокойный, вкрадчивый голос евнуха вывел князя из себя.

Что?! Врёшь, скотина! Врёшь! Врёшь! — Всеволод схватил скопца за грудки и стал яростно трясти его, слыша, как бессильно клацают у того во рту зубы.

Отшвырнув соглядатая в угол, князь выскочил из палаты в тёмный переход. Ярость прошла, уступив место чувству гадливости — как мог он польститься на ласки развратницы-польки?! Или не видел, как вела она себя с баронами на пиру?!

— Эй, иди сюда! — окликнул он евнуха. — Показывай, где, что видел.

Скопец угодливо улыбнулся, вытер капли крови с лица и безмолвно пошёл вперёд. Они крались по гульбищам, холодным переходам, взбирались по крутым лестницам, спускались, снова шли. Наконец, оказались в узкой светлице с окнами, выходящими в сад.

Евнух поманил князя перстом. Всеволод прильнул к крохотной щели в двери.

За дверью находились просторные покои, озарённые ярким светом огромных семисвечников и хоросов[184]. На разобранной постели лежала Гертруда — Всеволод сразу узнал её распущенные льняные волосы, её улыбку, её острый нос. Княгиню страстно обнимал плечистый молодец. На его загорелых обнажённых руках играли мускулы, он был силён и могуч.

— Ростислав, — ошарашенно пробормотал Всеволод.

Князь с презрением плюнул в темноту. Ещё раз взглянул на Гертруду, уловил её серебристый, весёлый смех.

— Любуется со всеми подряд! Как баба дорожная! Тьфу!

А ведь он полюбил её, полюбил по-настоящему, сильно, страстно, он не стал бы с кем попало, с тоски или от безделья. И вот — словно пощёчина, звонкая и обидная.

Рука легла на эфес сабли. И как-то вмиг схлынул в душе недавний страх, исчезли мысли о каре Господней, улетучились сомнения, переживания, и вспоминалось вчерашнее лишь как нелепая глупая ошибка, так, мелкий грешок, каких не счесть. Осталось одно ожесточение!

Если бы Гертруда могла хоть на миг задуматься, что натворила, если бы могла понять, что только сейчас, именно этой ночью держала она поводья колесницы судеб многих людей в своих руках и способна была повернуть эту колесницу в какую угодно сторону! Но нет, такие люди, как Гертруда, — рабы страстей, они не задумываются и вершат свои дела по велению чувств и сиюминутных порывов.

И выскользнули поводья из её рук, другие длани жадно потянулись к ним. Пройдёт ещё немало лет, прежде чем эти руки — костлявые, с длинными, тонкими перстами, холёные руки Всеволода заставят колесницу двигаться, сминая под собой многих, колыхаясь, подскакивая, наезжая на жертвы. Но начало положено теперь, в глубинах души, давешняя любовь сменилась жгучей ненавистью, страх — жестокостью, радость — подозрительностью.

Кипят, бурлят дикие страсти. Безумным огнём охватило Всеволода, и сквозь огонь этот прорываются отцовы слова: «Будешь ты князем великим!»

Истлела, выгорела любовь в ярком зареве душевного пожара. Отныне, начиная с этого мгновения, с этой щели в двери, иные цели будут побуждать Всеволода, «князя Хольти», к действию, он отдастся одной, единственной на всю жизнь жажде — жажде власти и величия. Сама того не подозревая, создавала сейчас Гертруда могильщика своим близким!

...Ростислав ушёл от неё далеко за полночь, а рано утром она услышала за окнами скрип полозьев и топот копыт. Это переяславские возки с шумом и грохотом выкатились за ворота. Сытые, накормленные кони рысью понеслись по снежной равнине.

Задыхаясь от волнения, непричёсанная и неумытая, на ходу набрасывая на плечи шубу, бежала Гертруда по крутым ступеням крыльца, падая, спотыкаясь. Кликнула конюха, взмыла в седло, бросилась вслед уходящим в туманную февральскую даль возкам.

Догнала у леса, резко развернула коня,