Косуке, развеселившись, решил тоже вступить в игру и стал намерять шагами круги.

— Когда пришли недобрые, чтобы съесть меня живьем, они споткнулись и упали, — продекламировал он с восторгом.

Кеи взобрался на камень и окинул взглядом лес, словно паству в часовне.

— НИКОГДА!.. Не бойся медведя. Ибо того, кто верует, никогда не сожрет медведь.

Когда пришли недобрые, чтобы съесть меня живьем, они споткнулись и упали.

Косуке привалился спиной к дереву и хохотал, держась за живот.

Таким невероятно торжественным и гордым Ко-суке ни разу до этого Кеи не видел.

После игры они спрятались в углублении холма и молча пережидали, пока не стихнет дождь.

Когда дождь наконец прекратился, уже почти стемнело.

Они отправились дальше кромкой обрыва по тропинке, которая становилась все уже и уже.

Пробираясь вперед, Кеи руками хватался за ветки. Здесь, в лесной чаще, всегда холодно, и сюда никогда не проникает яркое солнце.

Косуке услышал странный звук, который становился все громче: такой ужасающий грохот из глубины самой земли.

Ур р. Ур р. Ур р.

— Кеи! — позвал Косуке.

— Мы почти пришли, — ответил тот, не оборачиваясь.

Тропинка вдоль склона стала совсем узкой, только-только хватало места, чтобы им обоим встать рядом.

Кеи остановился. Он показал пальцем вниз, и Ко-суке посмотрел через его плечо.

На них уставился безумный, моргающий глаз водоворота.

Ивате захотелось убежать и больше никогда сюда не возвращаться.

Кеи же завороженно уставился вниз.

— Иногда он мне снится, — прошептал он.

И кружит.

И кружит.

И кружит.

Ивата и Сакаи подъехали к полицейскому отделению Цукуба-Кита в шесть вечера. Дежурный полицейский оторвал взгляд от своей манги.

— Сибуя. Первый отдел, — сказал Ивата. — Нам нужен адрес родителей Кодаи Кийоты.

— Не стоит их беспокоить. Он уже здесь, внизу. Мы взяли его за дебош в доме родителей.

Ивата и Сакаи переглянулись, их лица расплылись в улыбке. В маленькой допросной, расположенной в цокольном этаже, Кийота не мог унять дрожи. Мелкие, свинцовые капли пота покрывали его тело. Руки его сковывали наручники. Сакаи с грацией тигрицы пересекла комнату и включила таймер на часах. Ива-та, этакий усталый смотритель зоопарка, сел напротив задержанного и закурил сигарету. И нажал кнопку записи.

— Пятница, 25 февраля 2011 года, восемнадцать часов девять минут. Допрашиваемый Кодаи Кийота, возраст 45 лет, допрос в отсутствие адвоката.

Пару минут слышались лишь легкий шелест бумаги да дыхание курящего Иваты. Кийота сидел сгорбившись, обхватив голову руками.

— Эй, вы в норме? — наконец спросила Сакаи.

— Вполне, — процедил Кийота сквозь зубы.

— А на вид вам хреново.

— Господин Кийота, зачем вы приехали в Ибараки? — спросил Ивата с дежурной улыбкой.

— Это мой родной город.

— Вы живете в Токио.

— Приехал своих повидать, развеяться. Может, сообщите наконец, какого лешего здесь происходит?

Сакаи с силой ударила по спинке стула, и Кийота весь сжался.

— А ты будто не в курсе, гаденыш, — фыркнула она.

Кийота взглянул на нее покрасневшими глазами.

Ивата щелкнул пальцами.

— Не на нее смотри, а на меня.

— А чё это с ней?

— Кийота, не нарывайся. Сейчас у нас спокойная, вежливая беседа. Расскажи мне все про «Ниппон Кумиай».

Кийота отмахнулся:

— Я больше с ними не якшаюсь. И вообще, там полное дерьмо.

— Почему?

— Сплошная болтовня, а дела ноль, на все клянчат разрешение. Финансирование утекает сквозь пальцы. Я там только время потерял.

Сакаи фыркнула:

— Они с тобой, похоже, тоже. Плюс — сказали, ты никчемный алкаш и извращенец.

Кийота помрачнел, но промолчал. Ивата прокашлялся.

— Знаешь Юко Оба? И ее мужа, Тераи?

— Нет.

— А семью Канесиро?

— Да, мерзкие кореяшки. А чё?

Сакаи брякнула на стол свое удостоверение.

— Ну-ка прочитай вслух.

Кийота раскрыл документ:

— Норико Сакаи, младший инспектор. И чё?

— А ниже что?

— Полицейское управление Токио.

— То-то. Полицейское управление Токио. К твоему сведению, это синоним выражения: «Кийоту поимеют в задницу».

— Дай я объясню. — Ивата быстро взял документ со стола, протер рукавом и вернул Сакаи. — Мы можем припаять тебе неподчинение закону, и ты проведешь здесь еще двадцать три дня.

— Неподчинение?

— Плюс к сроку в двадцать один день, который тебе вынесли местные орлы за буйство в квартире твоих родителей. И здоровому мужику хреново пришлось бы, а уже тебе-то, в твоем состоянии… — Тут Кийота пнул по ножке стола.

— Я ничего не нарушал! Скажите, наконец, какого вам от меня надо!

Сакаи присела на край стола.

— Колись, Кийота, — ухмыльнулась она. — Рассказывай.

— Чё рассказывать-то?

— Ведь это ты их убил, да?

Кийота расхохотался:

— Кого? Всю семейку? Ага, и порезал в мелкий винегрет. Чего там, бросьте меня в камеру, и дело с концом.

Ивата затушил окурок.

— Вы не слишком удивились, узнав об их смерти, господин Кийота. Неужели в газете прочли?

— Вы из отдела убийств, задаете про них вопросы — я ж не идиот.

— Вы отрицаете причастность к этим убийствам?

— Блин, конечно отрицаю!

Сакаи спрыгнула со стола и начала ходить вокруг него кругами.

— Я расскажу тебе одну историю, Кийота. Иногда, имея дело с лгунами, мы проверяем их на мини-полиграфе. Но там все по-взрослому — куча проводов, специалист при аппарате, все дела. Но знаешь, на чем все прокалываются?

Кийота молчал.

— Мы сами им лжем. Говорим — пот влияет на результат, и отправляем их мыть руки. А сами бежим в комнату с мониторами, чтобы поржать. Лгун обычно шумно включает кран, потом сушилку — в общем, из кожи вон лезет. Но, конечно, руки он при этом не моет. Так что заруби себе на носу: мы чуем ложь. Носом чуем. Это для нас вопрос чести. А от тебя просто несет.