не успел. Единственное, что смог, так это что было силы врезать Бояну по умильной масленой роже. Ударил так, что охнул песнетворец и рухнул на пол, к его ногам. Зато другие вороги тотчас заломили Володарю руки, связали их сзади грубой впившейся в кожу верёвкой, вытолкали вниз с лестницы в сени, затем поволокли на крыльцо, где уже отчаянно извивался и громко хрипел связанный Давид.

В гриднице схватили и заперли тех немногих, которые остались верны своим князьям.

Ворота крепости были широко открыты. Подол и торжище заполнила толпа народа. Из моноксила[136] легко выпрыгнул сверкающий чешуйчатой катафрактой[137], весь залитый солнечным светом, горделивый князь Олег. Его тотчас подхватили, торжественно усадили на огромный червленый щит и торжественно понесли к воротам.

Следом ехали несколько вельмож в одеяниях из аксамита и вчерашние гости-купцы, ныне все в кольчугах и при оружии.

Понял Володарь, что обхитрили их с Давидом, что прав он был, когда понимал с горечью, что трудно им здесь, в далёком от Руси приморском городе, пустить корни.

От Олега можно было ждать самого худшего. Рядом скулил, изрыгал проклятия и жаловался Игоревич. Он то горевал об утерянном серебре, то грозил карой страшной охраняющим их ратникам, то сокрушался о своей несчастной участи изгоя. Потом вдруг успокоился, лишь вздыхал тяжко, глядел на стражей своих с ненавистью да повторял из раза в раз привычное своё «Такое дело!».

Володарь старался держаться хладнокровно, даже когда рассвирепевший Боян дважды ударил его ногой в живот, лишь процедил сквозь зубы:

— Мразь ты! И песни твои поганские[138], для тупой толпы!

Такого знаменитый певец стерпеть не мог. Если бы не трое Олеговых людей, оттащивших его прочь, наверняка двумя ударами Володарь бы не отделался…

Олег, пепельноволосый и светлоглазый, держа в руках снятый шелом, с важным видом въезжал в детинец, сидя на щите.

— Слава князю Олегу! — неслось со всех сторон. Люди вдоль дороги подбрасывали в воздух шапки.

Олега Володарь видел в последний раз во Владимире семь лет назад. Тогда молодой, стройный юноша, Святославич заметно раздался в плечах, возмужал, заматерел.

«Его здесь любили и любят. Мы же — чужаки, на хазарскую хитрость только полагались». — На душе у Володаря стало муторно, гадко, противно до жути.

Вот и касоги прискакали, и ясы. Долгой вереницей, на горячих конях, шумные, в бараньих шапках, в бурках поверх броней, галдя, въезжали они в ворота. За ясами вослед рысили половцы, на дороге мелькали их лубяные аварские шеломы[139]. Гортанные крики, гиканье наполнили подворье. Столпилось ратного люду здесь столько, что и яблоку негде было упасть.

Опираясь на услужливо подставленное плечо гридня, князь Олег бодро спрыгнул со щита наземь. Вот взор его упал на пленённых родичей. Усмешка пробежала по смуглому загорелому лицу.

— Что, не ждали, вороги?! — прогрохотал он. — А я вот он! Своё пришёл воротить!

Некий яйцеголовый, наголо обритый ромейский вельможа в аксамитовой хламиде и с золотым протезом на месте носа подошёл к Олегу и зашептал ему что-то на ухо. Олег задумчиво покрутил перстом вислый ус. Затем вскинул голову, внезапно громко расхохотался, стукнул себя по облитой шёлком коленке, сказал громко:

— А что, прав ты, Татикий! Тако и содею! Отпущу Давидку с Володарем на все четыре стороны! Пускай на Русь отъезжают, столы себе ищут, ратятся! Стрыю моему Всеволоду то во зло! Он ить мя руками хазарскими в ссылку отправил! Ворог! Ну да ничё! Поквитаемся, придёт срок! А хазар-от не пощажу! Эй, други мои верные! Мечники добрые, с конца копья вскормленные! Ступайте в хазарскую слободу! Иссеките торгашей и предателей! Вениамина — схватить и ко мне! И Халдея сыщите — он сему делу лихому потатчик!

Взмыли дружно на коней Олеговы мечники, галопом понеслись в сторону хазарской слободы. Вскоре из-за крепостной стены вырвался, взвился в сапфировое небо столб огня.

Горели дома хазар. Обступив со всех сторон конец[140], творили приспешники Олега кровавую расправу.

— Князь! Почто потакаешь такому злу? — не выдержав, хмуро вопросил Володарь.

— Молчал бы уж! — раздался из толпы гневный окрик Бояна.

— Почто жгу и разор чиню?! — Олег подошёл к Володарю вплотную. — А ты бы помыкался четыре лета на чужбине, в ссылке на острове помаялся б! Постелился б после в поклонах у базилевса на приёмах! Польстил бы, в ногах ползая! Вот тогда б разумел мя!

— Ромейским золотом, выходит, стол купил? — Володарь усмехнулся.

Олег гневно топнул ногой.

— Не смей! — заорал он. — Изгой! Ты поглянь, как встречают мя тут! Тя, верно, тако не встретили! Нощью тёмною вы делишки свои вершили! И крепость захватили, и Ратиборову чадь[141] осилили, и посадника самого в полон взяли! Что, не так?! А я — я в открытую! И говорю те, что обид и зла на вас с Давидкою не держу! Но чтоб на Тмутаракань боле не зарились! Ясно вам?!

— Куда ясней, — пробормотал Володарь.

Касоги приволокли на арканах извивающегося, как уж, Вениамина и ещё нескольких знатных хазар. Халдея, однако, средь них не было.

— Не сыскали Халдея, княже! Весь конец облазили! — виновато тупясь, развёл руками старший дружинник.

— Други верные! — загремел Олег. — Скачите, добры молодцы, ко всем заставам! Переймите ворога сего! Нужна мне голова его! Много зла причинил он нам! А ентих! — Грозно глянул он на Вениамина и иже с ним. — Повесить! Пеньки не жалеть!

— Князь! Князь! — Дрожа всем телом, Вениамин повалился на колени и жалобно залепетал: — Князь! Пощади! Не убивай! Не убивай меня! Я буду верно тебе служить!

Сколь не похож был сейчас Вениамин на того гордого, властного и жёсткого старца, каким знали его Володарь и Давид раньше!

Трусливо тряслись костлявые сухие длани хазарина. Олег, не выдержав, пнул его сапогом в лицо. Уста хазарина окрасила кровь. Завизжав, как собака, Вениамин упал наземь и забился в рыданиях.

— Убрать его отсель! Немедля! — Олег задыхался от злости. —