плохое. А я бы сейчас не отказался от душа и ароматной соли. Каждому свое.

— Я отключился, будто упал в обморок. Чернова осталась до утра. Боялась, что мне понадобится скорая.

— Раскраска для асфальта, — пробурчал Фил, сигналя наглому мотоциклисту, который решил вылететь на полосу перед нашей машиной в Дейвицком тоннеле.

Потом до друга дошел смысл моих слов, и он искренне засмеялся.

— Дэн!.. Ты как обычно. Почему она не сбежала от тебя еще? Стой. Тебе не кажется странной ее столь быстрая влюбленность? Да и ходит она к тебе постоянно, словно…

— Словно кто?

Я сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не стукнуть Фила по физиономии. Вместо этого ударил ими по приборной панели с такой силой, что рисковал освободить подушки безопасности.

— Хочешь сказать, я не могу никому понравиться? Рожей не вышел? — оскорбился я.

Друг поморщился и крепче сжал пальцы на руле.

— Не мели ерунду. Я к тому, что… Да ладно. Забей.

Я промолчал, надувшись.

— Я бы отправился в полицию, но не уверен, что нам поверят. Я сам не верю в то, что видел на складе.

— Да уж, — тихо проговорил я, остывая и резко сдуваясь, как гелиевый шарик.

— Почему ты крикнул «бежим»? Откуда ты узнал, что эти люди не смогут помешать нам?

Вот что ему ответить? «Фил, понимаешь, вот уже какое-то время я душу во сне голую девушку, и сегодня на складе она подала мне знак бежать». Бред! Я понимал, что он ни за что мне не поверит. Только как самому поверить в то, что те люди не смогли нас застрелить?

— Я пока не знаю, как объяснить.

— Интуиция?

На это я лишь помотал головой.

Фил подъехал к дому, где ему арендовали квартиру.

— Зайдешь? Я найду чего-нибудь выпить.

Мы сидели на полу в кухне, пялясь в окно и отхлебывая прямо из горла. Так вдвоем мы прикончили бутылку виски, но не захмелели. Страх, что нас могли отследить, оставил меня, перед глазами мелькали трупы на складе.

— Мне стыдно, и гложет чувство вины. Они умерли из-за нас, понимаешь? — мой голос надломлено скрипел, словно по паркету тянули стол весом с тонну.

— Или они, или мы, друг, — отсалютовал почти пустой бутылкой Митсон.

— Я не могу принять этот жестокий принцип.

— Это принцип выживания, Дэн. Не мы их убили.

Мрачный тон Фила отдавался чернотой у меня внутри. В желудке после рвоты и спиртного жгло и резало, но мне даже нравилась эта боль. Так я чувствовал себя живым.

— Не мы их убили, но их кровь на наших руках, — упрямо возразил я.

— Думаю, ты знаешь что-то, чего не знаю я.

— Пусть так и остается, Фил.

Он пожал плечами. Друг позвонил девчонке-медику, которая подрабатывала на киностудии. Она согласилась прийти, обработать ссадины и синяки. Произошедшее мы больше не обсуждали: слишком невероятным все казалось.

— Давай посмотрю твое ухо, — предложила девушка, видимо, увидев кровь на моей одежде. Только тогда я вспомнил, что выстрелом мне разорвало мочку.

— Ничего страшного. Зашивать не нужно. Я обеззаражу и залью специальным стягивающим раны средством. Даже знать не хочу, во что вы двое вляпались.

— Спасибо! — подмигнул ей Фил.

— Фил, крест с серьги у тебя?

Друг полез в карман штанов и вывернул его. Тот был пуст.

Я обхватил себя руками, глаза защипало от подступающих слез. Крест подарила ба, и я не должен был с ним расставаться.

— Прости, — дернул плечом Митсон, но по лицу я не заметил, что ему жаль.

— Я поищу потом в машине. Возможно, он выпал, — выдавил я, поднимаясь с пола.

— Сегодня тебе лучше поехать на такси.

— Так и сделаю, — я залпом допил виски, обжигая горло, но не ощущая пьянящего эффекта. Заметил переглядывания друга и медсестры, поэтому поспешил их оставить.

— Дэн? — окликнул он меня, когда я был в дверях. — Спасибо, что не бросил и приехал.

Я криво улыбнулся.

— Ты мой друг. Разве ты не поступил бы так же?

Я вызвал такси и назвал адрес своего нового дома. Меня манил тайник, но я решил сначала осмотреться.

Старый особняк встретил темными окнами. Я вошел, включил свет с опаской, словно боясь, что здесь меня ждет ватиканский служитель или рыжая непонятно кто. Но дом был пуст и мрачно-недоволен своим новым владельцем. Свет тускло мигал, в углах гостевой залы собирались злые тени, заставляя мою кожу покрываться мурашками. Наверху скрипела от ветра крыша. Особняк, словно живой, тяжело, по-старчески вздыхал. Я провел ладонью по шероховатой стене: если хочу здесь жить, то придется провести отопление. После первой ночи в гостиной я проснулся замерзшим. Единственный камин в гостевой зале зимой не спасет.

— Так! — громко рыкнул я дому, словно тот мог понять. — Прекращай пугать и отталкивать, или продам тебя к чертовой матери! Будешь служить музеем. — И мстительно добавил: — Каждый день по тебе будут лазить сотни любопытных туристов, шуметь, топать, сверкать вспышками и действовать на нервы. Хочешь?

Мой вопрос остался без ответа, но свет в прихожей засиял ярче, разгоняя тени, а скрипы тут же прекратились.

После всего, что произошло за вечер, я ощущал себя другим. Словно те события разделили мою жизнь на «до» и «после». Казалось, прежний я остался лежать лужей содержимого желудка на земле возле склада.

Я миновал второй этаж, так как утром везде успел заглянуть, и поднялся на третий. Остановился возле закрытой старой двери. Ее не реставрировали и не меняли, но своей дубовой крепостью она легко могла бы соперничать с современными. Дверь, как мне почудилось, насмешливо скрипнула и отворилась сама.

«Сквозняки или рыжая», — подумал я и шагнул в комнату.

Комнату для ритуалов.

Жесть. Это то знаменитое место, которое упоминалось в каждом туристическом путеводителе Праги. Место, куда не зайти, так как двери опечатаны и закрыты для посещений. Дыра в потолке действительно когда-то существовала, но сейчас о ней напоминали только нечеткие контуры огромного круга на полу да разводы от дождей.

По легенде, так дьявол забрал Фауста. Странно, что через дыру в потолке, а не в полу, например. Летающих дьяволов, кстати, я не видел ни в фильмах, ни в книгах. Кроме, разве что, черта из пражской легенды или «Вечеров на хуторе близ Диканьки» у Гоголя, книгу которого читал на углубленном курсе зарубежной литературы. Напрашивался вопрос: куда он его забрал, на небеса, что ли?

Само овальное помещение напоминало лабораторию злого гения, а пентаграмма на деревянном полу, нацарапанная чем-то острым, дополняла образ. Внутри пентаграммы доски изодраны и покалечены, будто дикий зверь сидел там против воли и хотел выбраться. Решив подробно осмотреть все здесь