— Но…

— Я провел за свою службу семьдесят шесть задержаний, часто со стрельбой и поножовщиной. А вы сколько провели?

Обер-полицмейстер смешался.

— Начальник операции стоит ближе всех к преступнику. Под угрозой жизнь полицейского. Данной ему властью, опираясь на свой опыт, старший в отряде принимает решение. Оно должно быть быстрым и безошибочным, иначе человек погибнет. Какой, черт побери, совет вы вздумали подавать мне из другой комнаты? А? Не видя обстановки, не понимая дела! Вы, не проведший за свою жизнь ни одного задержания. Ну? Какой совет? Кинуться всем сразу в ноги бандиту? Сейчас бы уже выносили труп Иванова на улицу!

Лыков кричал на генерала, а тот стоял, руки по швам, и слушал. Все напряжение схватки, когда от его решения зависела жизнь молодого парня, выходило из сыщика и выливалось в крайнее раздражение.

— Ведь еще секунда метания агентов туда-сюда — и он зарезал бы Егора!

Все молчали. Красный от выговора, Толстой избегал смотреть на подчиненных. Наконец Лыков отвернулся от него и зычно крикнул в анфиладу:

— Выводить арестованных во двор! В наручниках!

— Есть! — раздались в ответ веселые голоса.

— Пан Фальский, какая рана?

— Пустяк, ваше высокоблагородие, в мякоть!

— Другие пострадавшие есть?

— Никак нет!

— Слава Богу!

Алексей снял фуражку и перекрестился, следом это сделали все остальные. Потом Гриневецкий взял бразды правления в свои руки:

— Пан Яроховский, начинайте обыск. Пан Степковский пишет протокол. И доктора сюда, пусть оприходует труп.

— Есть!

Полицейские занялись делами. Никому не нужный, Толстой стоял посреди комнаты. Помявшись, он направился к выходу.

— Ваше превосходительство! — окликнул его Лыков.

— Слушаю вас, Алексей Николаевич!

Коллежский асессор подвел к нему своего помощника. Тот понемногу отходил от страха, порозовел и приободрился.

— Полагаю, сегодняшним поведением не имеющий чина господин Иванов заслужил производство. Без него мы не попали бы внутрь.

— Конечно! — чересчур радостно взмахнул руками обер-полицмейстер. — Утром же пошлю представление министру! Благодарю за службу, Егор… э-э… Саввич!

И поспешил удалиться. Как только он ушел, Лыков отвесил своему геройскому помощнику увесистую затрещину.

— Ой! Больно же!

— Ножом было бы больнее! Тебе где полагалось быть по расписанию?

— На входе.

— А оказался на выходе. В герои собрался? Или в покойники?

Егор молчал, потирая затылок.

— Хуже нет, когда начинают брать на себя. Особенно неопытные.

— Я боялся, Гришка сбежит.

— Понятно, чего ты боялся. Но с такими, как он, шутить нельзя. Нельзя, понимаешь! Гришка Худой Рот зарезал в Павловске околоточного.

Иванов понурился и не пытался возражать.

— В одиночку арестовывать его не решился бы даже я. Тут зверь. А самое плохое то, что ты самовольно изменил план утвержденной начальством операции. Не обладая для этого необходимыми навыками. Предупреждаю: при повторении подобного будешь немедленно отстранен от обязанностей моего помощника! И лишишься моего уважения.

На Егора стало жалко смотреть.

— Всё. Иди домой, отоспись. Разрешаю завтра прибыть на службу на час позже.

Выгнав героя, Лыков отправился по комнатам. «Мельница» занимала весь второй этаж. Кроме хозяина, охранника и прислуги, в ней обнаружилось девять мужчин, в том числе трое русских. Наружность арестованных не оставляла сомнений в их принадлежности к фартовым. Две женщины, что давеча истошно визжали, были не проститутки, а дочки хозяина. В зале нашелся и сам Ян Касъер. Красивый мужчина в возрасте, с выразительным ухоженным лицом, он стоял посреди разгрома невозмутимый. Рядом вился Эрнест Феликсович. Он обращался к бывшему налетчику на «вы» и очень вежливо стращал его разными карами. Алексей и хотел бы поговорить с уголовным по-свойски, но понимал, что здесь ему это не позво лят. Поэтому он махнул рукой и собрался уже уходить. Но не успел. Из последней комнаты, где все еще лежал труп Гришки, явился губернский секретарь Яроховский. Он был взволнован.

— Что такое? — сразу насторожился Гриневецкий.

— Вот! — Франц Фомич протянул начальнику серебряные часы. — В кармане у него лежали. Вы под крышкой посмотрите!

Надворный советник щелкнул крышкой часов и прочитал вслух надпись:

— «Ротмистру Емельянову от сослуживцев — офицеров лейб-гвардии Уланского Его Императорского Величества полка». Ай да Алексей Николаевич! Пришел, увидел, победил. Мы два месяца убийцу пристава найти не могли, а он в два дня уложился. И не жалко будет из Варшавы уезжать? Города, считай, не видели…

Тут, как всегда после пережитых опасностей, у Лыкова разболелась голова. Его отвезли домой. Там сыщик выпил «русского храбродея»[32]и заснул беспокойным сном.

Придя утром на службу, Лыков вкусил плоды своего нового положения. Гриневецкий в общей комнате зачитал приказ обер-полицмейстера. В нем коллежскому асессору объявлялась благодарность. Сказано было так: «За умелое руководство ликвидацией шайки опасных преступников, со спасением при этом жизни полицейского служителя». Толстой не обиделся на реприманд[33]и отдал Алексею должное… Последним пунктом приказа Иванов повышался в должности до письмоводителя. Это сразу же удваивало его содержание. Видимо, Гриневецкий с Нарбуттом сочли полезным держать в отделении одного русского. Чтобы не говорили, что там только пшеки!

Лыков не поленился сходить в канцелярию и проверить, выполнил ли генерал свое обещание. Рыжеусый пан, секретарь Толстого, был на этот раз услужлив. Действительно, представление министру внутренних дел на Егора было подписано. В Российской империи все чины, даже коллежского регистратора, присваиваются государем. Списки от ведомств составляются три раза в год: 1 февраля, 1 мая и 1 октября. Бума ги подаются в Собственную Его Императорского Вели чества канцелярию. Та готовит указ, и люди получают очередные чины. Внеочередное производство идет через министра, который в личном докладе государю испрашивает своему подчиненному отличие. «Маленький» Толстой ходатайство «большому» Толстому подал. Но у министра внутренних дел огромной империи много забот. Ему не до присвоения чина какому-то канцеляристу в Варшаве. Ходатайство ляжет в стол и будет ждать 1 октября, либо о нем вообще забудут. Поэтому Алексей пошел на полицейский телеграф и отбил телеграмму Дурново. В ней он попросил «для пользы дела и усиления русского присутствия в варшавской полиции» протолкнуть представление обер-полицмейстера. Как можно быстрее…