Вдруг Арно осознает, что немцы уже приближаются, что они на ничейной земле. Он перепрыгивает через спины лежащих солдат, торопясь к тому месту, где из окопов хорошо видна вражеская линия. Вокруг грохот, вой и шипение. Там, впереди, он сможет вести наблюдение за немцами: “Мысль о том, что мне нужно сделать, избавила меня от страха”. Он всматривается в холм, разделяющий немецкие и французские позиции. Ничего.

Медленно затихает обстрел. И наконец совсем прекращается.

Рассеивается дым. Вновь становится тихо. Начинают поступать сообщения. Двое убитых в соседней части, пятеро — из роты справа.

Постепенно Арно воссоздает картину происшедшего. Двое приунывших часовых вздумали пальнуть по перелетным птицам, — судя по всему, это были кроншнепы, летевшие к местам своих гнездовий в Скандинавии. Выстрелы ввели в заблуждение других часовых, и те, опасаясь нападения, тоже начали стрелять. Через мгновение вдоль окопов вспыхнула перестрелка. Внезапный огонь испугал немцев, и они, ожидая атаки, отдали приказ своей артиллерии.

На следующий день был дописан официальный эпилог. В сообщении французской армии можно было прочитать следующее: “Немецкое наступление около Бекура, вблизи Альбера, было полностью подавлено нашим огнем”. Комментарий Арно был таков: “Вот так пишется история”.

♦

В тот же день, 28 февраля, Уильям Генри Докинз пишет своей матери:

38.

Вторник, 2 марта 1915 года

Владимир Литтауэр осматривает поле боя в лесу под Августовом

С темного неба падает снег. Они скачут по дороге, но не узнают этих мест. Им немного не по себе, тем более что они готовятся к наступлению. Где-то там, в снежном вихре, находятся немцы.

После обеда снегопад постепенно редеет и прекращается. Горизонт расчистился. И тогда они увидели, что происходит вокруг. Почти в двух километрах от них скачут вражеские кавалеристы. Похоже, они всю дорогу гонялись друг за другом. Но бой так и не начался. Отступающим немцам позволено удалиться.

Сгущаются сумерки. Деревья обступают их все плотнее. Они в Августовском лесу. Здесь девять дней назад шли тяжелые бои, когда немцы окружили и разбили наголову XX корпус Булгакова[74]. Теперь же победители ретировались, оставив за собой тихое, пустынное поле боя. Впрочем, не такое уж и пустынное.

Колонна всадников движется вперед, и Литтауэр видит какие-то странные поленницы, словно вдоль лесной дороги нагромождены дрова. И все же что-то не сходится. Это явно не дрова, судя по их размерам, и вообще не похоже на древесину. Один корнет скачет к поленницам и сразу же поворачивает обратно: нет, это не дрова, это штабеля человеческих тел.

Местные жители должны были похоронить погибших. Но им пока не удалось завершить этот ритуал. Лес стал местом жесточайшего кровопролития. Воинские соединения схлестнулись друг с другом в страшной суматохе, то и дело вспыхивали ближние бои, совершенно хаотичные, в то время как окруженные русские части теснились на маленьком пятачке, совершая отчаянные попытки прорыва. Литтауэр был потрясен. Он никогда не видел ничего подобного:

Литтауэр скачет дальше, в ужасе вглядываясь в леденящие кровь застывшие картины. Вот он видит батарею: люди и кони застыли в своих обычных позах, все они мертвы. Он видит пехотную роту, которая полегла образцовым строем: всю ее скосил пулеметный огонь, все мертвы. Видит полдюжины санитаров, лежащих в ряд с нагруженными носилками, и они все тоже мертвы. Видит лежащих в куче немцев, одетых в серое: они тщетно пытались спрятаться под каменным мостиком, но все они теперь мертвы. Видит обоз русского полка:

Они остановились на постой в деревне. Дома были переполнены тяжело раненными русскими, которых не тронули уходившие немцы. У некоторых раны кишели червями. Зловоние стояло невыносимое. Литтауэр не смог находиться в доме. Он лег спать во дворе, прямо в снегу.

39.

Среда, 3 марта 1915 года

Андрей Лобанов-Ростовский и метель под Ломжей

Зима скоро заканчивается. А вместе с ней и февральское наступление немцев. В обоих случаях речь идет о феноменах, которые совершенно непредсказуемы, несмотря на законы метеорологии и планы стратегов. И когда полк Лобанова-Ростовского готовится к бою — последнему или предпоследнему, неизвестно, — чтобы занять малюсенький пригорок на линии фронта, или уничтожить вражескую позицию, или совершить иной замысел, во всей полноте просматривающийся лишь на штабных картах масштаба 1:84 000, — начинается сильная метель.

Эту зиму в северо-западной Польше можно назвать ужасной во многих отношениях. Последнее наступление Гинденбурга не имело особого эффекта. Линия фронта у русских в северо-западной Польше передвигалась совсем чуть-чуть то туда, то сюда, но в целом оставалась неизменной.

Андрей Лобанов-Ростовский служил в гвардейской дивизии — том типе надежных элитных соединений, которые использовались в роли “пожарных” и которых посылали на самые опасные участки. Но он вновь избежал тяжелых боев. Сперва заболел, в Варшаве, затем пересаживался с поезда на поезд и ехал то в одном, то в другом направлении, пока генералы решали, где же его дивизия нужнее всего: “То, что военное начальство так шарахалось и не могло принять конкретного решения, свидетельствовало о том, что ситуация менялась каждую минуту”. В конце концов они остановились в Ломже. Дивизия отправилась на линию фронта, к северо-западу от города, прочерченную на карте. “И когда приблизился враг, эта линия действительно стала фронтом”.

Приближался конец зимы, а с ним и конец зимних боев. Теперь уже речь шла о сражении “местного значения”. Метель не должна была помешать наступлению русских, согласно плану. И снова Лобанов-Ростовский лишь зритель; в данной ситуации он как сапер не востребован. Он считал чудовищным, что война или, скорее, генералы не желают смириться перед силами природы: “Звуки артподготовки и пушечного огня смешивались с воем ветра и снежной бурей”. Потери оказались чрезвычайно велики, даже по меркам этой войны, ибо многие раненые просто погибли от переохлаждения. А те из них, кто выжил в снежной буре и при низких минусовых температурах, получили обморожения. Госпитали были переполнены солдатами с ампутированными конечностями.